уже сказал, является одним из наших лучших генералов-танкистов!» Гитлер остался при своём мнении. Его не поколебали мои слова о том, что «мы не испытываем излишка в хороших генералах!» Раус был снят со своей должности. Возмущённый, я покинул помещение, чтобы разыскать Рауса и подготовить его к той несправедливости, которую намеревался учинить над ним его земляк Гитлер. Я ничем не мог помочь своему товарищу. Раус был заменён генералом фон Мантейфелем, которого можно было теперь использовать на востоке после провала наступления в Арденнах и после переброски многих танковых соединений с Западного фронта на Восточный.
Между тем министерство иностранных дел приняло, хотя и слишком поздно, решение начать при посредничестве какой-нибудь нейтральной державы переговоры с западными державами. Некий доктор Гессе, доверенный Риббентропа, появился в Стокгольме, но успеха не имел. Слух об этом дошёл до меня и до моего советника по внешнеполитическим вопросам доктора Барандона, и мы приняли следующее решение: я должен посетить рейхсфюрера СС Гиммлера и предложить ему воспользоваться его международными связями через Красный Крест или службу розыска, чтобы кончить бессмысленное кровопролитие.
После ранения генерала Венка Гиммлер совершенно растерялся, когда началось наступление из района Арнсвальде (Пила). Дела в его штабе ухудшались с каждым днём. Я никогда не получал ясных сводок с его фронта и поэтому не мог ручаться за то, что там выполняются приказы главного командования сухопутных войск. Поэтому в середине марта я выехал в район Пренцлау, в его штаб, чтобы получить представление об обстановке. Начальник штаба Гиммлера Ламмердинг встретил меня на пороге штаба следующими словами: «Вы не можете освободить нас от нашего командующего?» Я заявил Ламмердингу, что это, собственно, дело СС. На мой вопрос, где рейхсфюрер, мне ответили, что Гиммлер заболел гриппом и находится в санатории Хоэнлыхен, где его лечит личный врач, профессор Гебхардт. Я направился в санаторий. Гиммлер чувствовал себя сносно; я в такой напряжённой обстановке никогда не бросил бы свои войска из-за лёгкого насморка. Затем я заявил всемогущему эсэсовцу, что он объединяет в своём лице слишком большое количество крупных имперских должностей: рейхсфюрера СС, начальника германской полиции, имперского министра внутренних дел, командующего армией резерва и, наконец, командующего группой армий «Висла». Каждая из этих должностей требует отдельного человека, тем более в такие тяжёлые дни войны, и хотя я ему вполне доверяю, всё же это обилие обязанностей превосходит силы одного человека. Он, Гиммлер, вероятно, уже убедился, что не так-то легко командовать войсками на фронте. Вот почему я предлагаю ему отказаться от должности командующего группой армий и заняться выполнением других своих обязанностей.
Гиммлер на этот раз был не так самоуверен, как раньше. Он начал колебаться: «Об этом я не могу сказать фюреру. Он не даст своего согласия». Это давало мне некоторые шансы: «Тогда разрешите, я скажу ему об этом». Гиммлер вынужден был согласиться. В этот же вечер я предложил Гитлеру освободить сильно перегруженного разными должностями Гиммлера от должности командующего группой армий «Висла» и на его место назначить генерал-полковника Хейнрици, командующего 1-й танковой армией, находившейся в Карпатах. Гитлер неохотно согласился. 20 марта Хейнрици получил новое назначение.
Что же могло заставить Гиммлера, полного невежду в военном деле, лезть на новую должность? То, что он ничего не понимал в военных вопросах, было известно не только ему, но также и нам, и Гитлеру. Что же побудило его стать военным? Очевидно, он страдал чрезмерным тщеславием. Прежде всего он стремился получить рыцарский крест. Кроме того, он, как и Гитлер, недооценивал качества, необходимые для полководца. И вот, впервые получив задачу, выполнение которой проходило на глазах всего мира, которую нельзя было решить, оставаясь где-нибудь за кулисами и ловя рыбу в мутной воде, этот человек обанкротился. Он безответственно взялся за выполнение непосильной для него задачи, а Гитлер безответственно возложил на него эти обязанности.
В эти дни меня посетил Шпеер, который всё более скептически оценивал ход текущих событий. Он сообщил мне, что Гитлер намеревается взорвать при подходе противника все фабрики, гидро- и электроцентрали, железные дороги и мосты. Совершенно справедливо Шпеер указал на то, что этот бессмысленный шаг приведёт к массовому обнищанию и смерти населения страны, что подобного ещё не знала мировая история. Он просил моей помощи в борьбе с этим намерением фюрера. Я дал согласие и немедленно приступил к разработке проекта приказа, в котором перечислялись рубежи обороны на имперской территории и разрешалось совершать разрушения лишь на подступах к этим немногим линиям сопротивления. В остальной части Германии не должно производиться никаких разрушений. Все сооружения, служащие интересам снабжения и передвижения населения, должны быть сохранены. На следующий день с проектом приказа я направился к Йодлю, который тоже должен был принимать участие в его обсуждении, так как дело касалось всего вермахта. Йодль доложил об этом проекте приказа Гитлеру, но не привлёк, к сожалению, меня к его обсуждению. Поэтому, когда на следующий день мы снова встретились и когда я спросил Йодля о результатах обсуждения, он протянул мне приказ Гитлера, требовавший совершенно обратного тому, к чему стремились мы со Шпеером.
Чтобы получить ясное представление о требовании Шпеера, я цитирую некоторые места из докладной записки, которую он послал Гитлеру 18 марта 1945 г., желая предотвратить разрушение мостов и заводов:
«Необходимо обеспечить, чтобы никто в условиях ведения боевых действий на территории империи не имел бы права разрушать промышленные предприятия, предприятия горной промышленности, электростанции и другие предприятия, линии связи, средства сообщения, внутренние водные пути. Предусмотренные взрывы мостов нанесут путям сообщения значительно больший ущерб, чем ущерб, нанесённый авиацией противника за последние годы. Их разрушение означает лишение германского народа жизненных основ…
Мы не имеем никакого права сами прибегать на этом этапе войны к разрушениям, которые угрожают жизни народа. Если противники хотят уничтожить народ, борющийся с беспримерной храбростью, то пусть позор истории падает только на них. Мы обязаны предоставить народу все возможности для его возрождения в будущем».
Своё отношение к этой памятной записке Шпеера, с которым я был полностью солидарен, Гитлер выразил словами: «Если проиграна война, то погибнет и народ. Эта судьба неотвратима. Нет необходимости обращать внимание на те слова, в которых нуждается народ, чтобы продолжать примитивную жизнь. Напротив, лучше всё это разрушить самим, так как наш народ оказался слабым и более сильному восточному народу принадлежит будущее. Все те, кто останется в живых после борьбы, — неполноценные люди, ибо полноценные умрут на поле боя!».
Гитлер не раз делал такие чудовищные высказывания. Слышал их и я. Не раз я возражал ему, что германский народ останется и будет жить по неизменным законам природы, даже если будут совершены разрушения, что он своими планами причинит многострадальному народу новые страдания, которые можно избежать.
Несмотря на всё это, 19 марта 1945 г. был отдан приказ о разрушении, а 23 марта последовал приказ Бормана о проведении этих разрушений. Разрушения должны были проводить гаулейтеры, которые в качестве имперских комиссаров отвечали за оборону страны. Вермахт отказался выполнять эти приказы. Борман распорядился эвакуировать население угрожаемых районов вглубь страны, а если нет возможности эвакуировать на транспортных средствах, заставить его идти пешком. Выполнение этого приказа привело бы к страшной катастрофе, так как не было принято никаких мер по снабжению населения.
Поэтому военные инстанции вместе со Шпеером всеми силами стремились сорвать выполнение этого приказа. Буле отказался отпускать взрывчатые вещества, и многие разрушения не были проведены. Шпеер разъезжал по разным управлениям и объяснял последствия, к которым приведёт выполнение этого приказа Гитлера. Нам не удалось предотвратить всех разрушений, но мы смогли значительно уменьшить их размеры.
