– Почему трудно?
– Ты привыкла любить людей, совершенных как античные статуи. Кларк, и наверняка кто-то до него… Они были насельниками Эдема…
– Я не понимаю тебя. Но мне с тобой хорошо. Чего ты от меня хочешь?
– Я и сам не знаю. Чего-то несбыточного. Нельзя требовать от человека, чтобы он отказался от идеала в пользу чего-то болезненно несовершенного. А я, чуть ли не силой втащив тебя в свой мир, получается, требую именно этого…
– Ты ничего не требуешь от меня, Анри. Не обольщайся. Это я использую тебя. В интересах саморазвития. Во всех смыслах. Смотри. Не закрывай глаза, смотри…
Кожа у Анри смуглая, сухая и необыкновенно тонкая. Если неосторожно провести ногтем, то сразу может выступить кровь. Он прав и не прав. Мне не тяжело, мне неловко с ним. Он почти не откликается на ласку, так, как это делали другие мужчины, которых я знала, только иногда начинает говорить задыхающимся шепотом, и тогда говорит такие безумные вещи, что мне становится страшно за него. Его ласки не удовлетворяют меня, хотя и очень приятны. Так могли бы любить друг друга Эльф и Дюймовочка из старой сказки. Я не знаю, как сказать об этом Анри. И надо ли говорить?
Больше всего мне нравится засыпать рядом с ним. Он долго не спит и обязательно кладет ладонь мне на плечо, на грудь или на бедро. Его ладонь всегда очень горячая и ничего не весит, как будто он все время держит ее на весу. Смешное ощущение какого-то диагностического датчика. Стоит мне пошевелиться или вздрогнуть, он сразу открывает глаза и, ничего не спрашивая, ласкает так осторожно, что хочется плакать и смеяться одновременно. Он может защитить меня от моих снов, от сумеречной стороны моей души. Это невозможно, эту часть жизни каждый человек проживает в одиночку, но рядом с ним все не так. Может быть, все это оттого, что Анри и вправду болен? Мой сумеречный Принц, ты спасаешь меня, но как помочь тебе самому?
Кларк говорит: Анри. И больше ничего не добавляет. Митра говорит: дядя Анри и тетя Вельда. Мне не нравится. Но Стефани говорит: так надо. Я спросила у Анри: может быть, он хочет, чтобы Кларк называл его отцом? Анри сказал: ни в коем случае, его отец – Кларк-старший. Я думала, он обиделся, но он пояснил. Он хочет, чтобы я рассказывала Кларку об отце, чтобы ребенку было до конца понятно, почему ему рассказывают об этом мужчине, и он хочет, чтобы Кларк-младший вырос похожим на Кларка-старшего. Первую часть я поняла, ему кажется, он займет место Кларка, просто воспользовавшись его отсутствием – Анри очень честен, и не может позволить себе такого. Однажды он спросил меня: Если бы Кларк был жив, и мы встретились, ты ведь и не заметила бы моего существования? Я долго не могла ничего ответить, потому что не знала, а потом подумала и ответила: Той Вельде, которая была с Кларком, ты попросту не понравился бы. Не заметить тебя нельзя. Она просто постаралась бы поменьше с тобой общаться. Но сейчас я – совсем другая Вельда. Анри опустил глаза и очень противно захрустел пальцами. И я поняла, что он все время боялся, что как и с Кларком-младшим, просто воспользовался случаем… И что я тоже так считаю… Мне, как всегда, стало жаль его. Он удивительный человек – как холодный вечер конденсирует туман над нагревшимися за день лугами, так и Анри умеет извлекать боль прямо из среды, создавать ее из ничего, из пространства, из разности температур.
А вот второе – непонятно. Зачем Анри нужно, чтобы Кларк-младший был похож на отца? Он и так похож на него. Фотография Кларка лежит в моем столе. Когда-то Анри спросил, не хочу ли я повесить ее на стену, он не будет против. Я сказала: обойдешься, и посоветовала ему полечиться у Эсмеральды от обострения мазохизма. Он долго и облегченно смеялся. Недавно я смотрела на эту фотографию, и думала о том, как сын похож на отца, а Анри подошел сзади и сказал: «Я видел несколько фотографий Кларка. На что бы он не смотрел, в его глазах всегда отражалось небо.» – И я поняла, как это удивительно точно, и заплакала, а Анри обнял меня, посадил к себе на колени и долго укачивал как маленькую. Мне было очень приятно, и после этого я стала замечать, что в глазах Кларка-сына тоже всегда отражается небо.
Кларк проснулся раньше нас и прибежал к нам в кровать. Мне нравится поднимать его над собой на вытянутых руках и смотреть на него снизу вверх. Он вытягивается в струнку и замирает, только глазенки блестят. Но Кларку больше нравится, когда так делает Анри. Он забирается на него верхом, сгибает руки Анри, кладет их ладонями вверх, сам ложится на них грудью и командует: поехали! Анри пытается отказаться, говорит, что он слабенький, я предлагаю свои услуги, но Кларк неумолим: «Нет, ты сильный, сильный!» – пищит он, и Анри покорно выжимает его вверх, хотя это явно не доставляет ему никакого удовольствия.
– Пойди посмотри, что там на улице, – просит Анри, Кларк бежит к окну, шлепая босыми пятками, а Анри пытается отдышаться.
– Унылая серая мокрость, – говорит Кларк, приподняв штору, и уходит к себе, одеваться. Через некоторое время он наденет на себя все, что найдет, задом наперед, шиворот-навыворот, ноги в рукава и так далее, и, очень гордый собой, придет обратно. И мне будет очень трудно убедить его, что в этом состоянии нельзя идти в детский корпус, и надо кое-что совсем чуть-чуть подправить. Зато он подчиняется любым командам Митры, подчиняется так, как будто Митра дрессировщик, а он – проходящий выучку щенок. Иногда это даже злит меня.
Некоторое время мы лежим молча. Я думаю о том, что Митра все же сильно влияет на Кларка и я ничего не могу с этим поделать. Прошлой осенью Митра научился читать и – пропал. Кларк чуть ли не единственный, с кем он сейчас регулярно общается. Однажды я решилась спросить Стефани: как ты с ним?
– Я беру его на руки, – сказала Стефани, – прижимаю к себе, пою ему песни. Или он рассказывает мне. Тогда я молчу.
– Так и надо, – сказала я. – Ты очень умная.
Стефани засмеялась и я впервые услышала, что у нее очень горький смех. Точнее, не горький, а с горчинкой, как жженый сахар, который я очень любила в детстве.
– Ты не должен делать того, чего не хочешь, – говорю я Анри. – Ты уделяешь Кларку достаточно внимания и вполне можешь не потакать его капризам.
– Кларк-отец делал бы для него больше, – грустно возразил Анри, а мне вдруг пришла в голову замечательная мысль.
– Хочешь, я рожу ребенка от тебя?
Нормальный вопрос. Нормальное положение – женщина живет с мужчиной, они близки, любят друг друга, не собираются расставаться. На станции, в отличии от города, деторождение поощряется. Я в хорошей форме, у меня отличный индекс. Ну, и надо же как-то внести личный вклад в борьбу с вымиранием человечества. Не словом, а делом… Все нормально… Но когда это у Анри были нормальные реакции? Таким белым я видела его только в родовой палате. И дыхание снова стало прерывистым и словно через силу, как тогда, когда он подбрасывает Кларка к потолку.
– Мы…поговорим…об этом…когда-нибудь…в другой раз…
Мне оставалось только пожать плечами. Что-нибудь выяснять у Анри бесполезно. Он все равно не скажет больше того, что собирается. К счастью, я не слишком любопытна. А жаль, что он вроде бы не согласен, – это здорово отвлекло бы его…
Теперь Анри регулярно общается с НИМИ. А я по-прежнему ничего не понимаю. Если ОНИ есть на самом деле, то почему все так странно, зыбко и условно, как в детской игре? Анри злится, когда видит мои сомнения (я ничего не говорю ему, но он, конечно, все чувствует). Я стараюсь держаться, потому что, как бы там ни было, кто-нибудь должен поддерживать его, иначе… иначе ему будет незачем сюда возвращаться. Что я говорю? Выходит, я уверена в болезни Анри? То есть предаю его… Если бы я могла с кем-нибудь посоветоваться… Но с кем? С Эсмеральдой? Но здесь все слишком сложно. Как бы ни прошел разговор, я не сумею потом отделить зерна от плевел, чтобы подвести ему итог и сделать выводы…
Все происходящее похоже на фарс. Если бы Анри был не Анри, а кто-нибудь другой, я подумала бы, что он меня разыгрывает. И если бы он не превратился в тень самого себя…
Мне трудно писать об этом. Как будто игра в кубики или в мозаику, где главный кубик потерян. Узор не складывается ни с какой позиции. Только бессмысленное мельтешение красок.
Игра в вопросы-ответы неизвестно с кем. Каждый вечер мы серьезно обсуждаем полученную информацию. Информации мало. О себе ОНИ практически ничего не сообщают. Зато спрашивают Анри. Он отвечает и каждый вечер меняет гипотезы относительно ИХ происхождения.
