глядя в высокий и загадочный как небо потолок, который то и дело накрест перечеркивали фары проезжающих автомобилей, я вспомнила, что не видела этого сна уже лет десять. К чему бы теперь?
Сон такой: я пробираюсь сквозь кусты по сильно заболоченному лесу. Время года – позднее лето или ранняя осень. В шевелюрах берез уже проглядывает золотая седина. Черника поспела, а жесткие листочки на ее кустиках кое-где покраснели. Я иду по лесу не просто так, у меня есть цель. Я иду к реке. И вот наконец – тяжелый свинцовый проблеск между стволами деревьев, вода. Выхожу на низкий берег, раздвигая кусты, смотрю на широко разлитую водную гладь. Ветра нет и солнца нет тоже. Все вокруг молчит, чего-то ожидая.
Откуда-то я точно знаю, что река, расстилающаяся передо мной, – Нева.
«Ага! – заинтересованно думаю я. – Так вот, значит, как здесь все выглядело до того, как на ее берегах был построен Петербург!»
Кусты мешают обзору, и я решаю пройти вперед по стволу толстого дерева, упавшего прямо в воду. Когда-то оно было высокой елью и росло прямо на берегу. Придерживаясь за обглоданные временем и водой сучья, осторожно ступаю по скользкому зеленоватому стволу, внимательно глядя себе под ноги. Но вот – дальше идти некуда. Я выпрямляюсь и оглядываю открывшиеся горизонты. По берегам – подтопленный лес, кусты, упавшие деревья. В небе тучи, округлые, как хорошо взбитые подушки. А прямо передо мной, в воде, неведомым образом опрокинутые навзничь – отражаются всем известные дворцы, арки, купола и шпили блистательного Санкт-Петербурга.
Озноб мгновенно пробирает меня до самых костей. Становится нестерпимо тревожно. Хочется куда-то бежать, кого-то звать, что-то делать. Но бежать некуда. Нелепая, нарушающая все законы мироздания картина – дикий лес на берегу и отражение имперской столицы в воде – лежит передо мной в многозначительном безмолвии.
Когда я просыпаюсь после этого сна, сердце у меня бешено колотится и не сразу возвращается к своему обычному ритму. Что я вижу в нем? Прошлое или… будущее моего города? Или он означает что-то совсем иное?
Полученное мною психологическое образование и знакомство с трактовкой сновидений по Юнгу, Фрейду, Пёрлзу и иже с ними, увы!, ни на сантиметр не приблизило меня к разгадке…
Последующая неделя не ознаменовалась никакими значительными событиями в моей жизни. Заходили еще несколько милиционеров из ближайшего отделения, и, отдельно, их подружки и жены. Хотели видеть потомственную колдунью, то есть меня. Откуда-то было изначально известно, что денег я не беру, поэтому женщины приносили мне цветы и конфеты, как носят их учителям, зубным врачам и гинекологам. Милиционеры не приносили ничего, но держали меня в курсе того, как продвигается (то есть не продвигается вообще) расследование убийства Федора. Я восприняла это неожиданное паломничество философски, так как давно знала, что любые шутки так же вовлечены в кармические законы причины и следствий, как и все остальное. Подшутил над людьми, получил удовольствие от своего, якобы, превосходства, теперь изволь – расплачивайся.
Насельники квартиры реагировали на посетителей и тематику их запросов по-разному. В основном – опасливо-настороженно. Дашка, стесняясь, спросила, не умею ли я гадать на суженого на картах Таро, или хоть на обычных. Машка, скорее всего по наущению Кирилла, предложила у нас в кладовке вызвать дух покойного Федора и напрямую спросить, кто его убил. Зоя поинтересовалась, нельзя ли хоть колдовством вылечить Киру. Я повторила свой стандартный монолог о том, как именно и в каком объеме нужно заниматься с девочкой, чтобы добиться прогресса в развитии. Как всегда предложила свою методическую помощь и список литературы. Зоя фыркнула и удалилась, обидевшись. Видимо, решила, что мне для Киры жаль колдовства. Наталья в кухне во всеуслышанье заявила свою позицию почти прямой цитатой из фильма «Обыкновенное чудо» – «Предупреждать надо!». Я, не выдержав, попыталась объяснить, что предупреждать-то было просто не о чем – обычная хохма с продолжением, но меня, кажется, даже не дослушали до конца.
В пятницу я утомилась последствиями своей неудачной шутки и подробно проинструктировала соседей. Всем посетителям «потомственной колдуньи» было велено сообщать, что волшебница временно не принимает, так как звезды Сад-аль-Забих нынче находятся в положении, не благорасположенном к предсказаниям, и надобно ждать, пока их расположение поменяется. Тех, кто засмеется после данного сообщения, – пропускать ко мне без дальнейших расспросов. (История про звезды Сад-аль-Забих излагается в талантливейшей книге Соловьева «Ходжа Насреддин», в том месте, где Насреддин заделался прорицателем.)
Утром в воскресенье к Фросе явилась гостья. Сгорбленная старуха, с лицом темным, твердым и заскорузлым, как пятка индейца. Вместо платочка на почти лысой голове – индийский шелковый шарф. На левой руке стершееся едва не до прозрачности кольцо – вдова. Встретившись со мной в коридоре (Фрося впереди несла вскипевший чайник), глянула исподлобья зорко, почти по-молодому.
– Здравствуйте, – вежливо сказала я.
– И тебе. Полина, – представилась, протянула руку. Рукопожатие, как сушка с маком – твердое и с крапинками.
Я подумала: неужели Полина с Фросей вместе работали в ЧК? Как интересно…
После меня звали пить чай с профитролями и протертой малиной, которую принесла Полина. Я не пошла.
Еще позже, на кухне, Фрося начала сама:
– Полина жила здесь, в соседней квартире. Мы тогда дружили. Потом она кооператив построила, на Гражданке. Теперь прощаться приезжала, девяносто лет ей исполнилось.
– Да, это возраст, – согласилась я.
– Она в дом престарелых решила. Трудно уже одной.
– Разумеется. А что же, родных совсем нет? – вежливо-равнодушно поинтересовалась я.
– Отчего же? Есть – внучка, сын-то помер годов уж десять как. Та звонит иногда, спрашивает: а что, бабка Поля, ты не померла еще? Ну ладно. Квартиру ждет…
– Н-да… – я не нашлась с комментариями, да Фрося их, кажется, и не ждала.
При таком стаже жизни и прихотливости жизненного пути, должно быть, уже вообще ничего не представляется удивительным. Как-то Фрося призналась мне, что последний раз она сильно удивилась в 1961 году, когда Гагарин полетел в космос. Все никак не могла себе этого представить…
– … тоже понять. Сын у нее, Полинин правнук, пьет страшно, бьет ее смертным боем. А пожить-то хочется еще…
– Ага, – в духе Кирилла высказалась я. – Только в доме престарелых-то тоже, я слышала, не сахар… Может быть, лучше уж внучку к себе взять, чтобы ухаживала? И от сына-пьянчужки ее избавить?
– Нет, – Фрося помотала головой. – У Полины характер тяжелый. Ей надо, чтобы самой. А в дом престарелых, ты не думай, она в хороший пойдет. Там уход, кормежка четыре раза и, она говорила, даже бассейн есть с подогревом. Как теперь: все для тебя – только денежки плати.
– А откуда же у вашей Полины деньги? – искренне удивилась я.
– А скопила, – пояснила Фрося. – Она себя знаешь, как называет? «Бабка-бизнесменка». Смешно?
– Пожалуй. А почему так?
– Полина, как из деревни приехала, на «Красном треугольнике» работала. Изделия из резины. Платили хорошо, правда, работа вредная была. Дочка у нее, может, через то и умерла в шесть неполных годков. Да кто теперь разберет? Сын остался. В эвакуации она тоже работала, а уж после войны, к шестидесятым, скопила деньги на кооператив. И на пенсию рано вышла – на «Треугольнике» по вредности давали. Тогда же и с мужчиной жить стала. Он – тоже пенсионер, но с руками, непьющий, краснодеревщик по специальности. Так они на свалках всякое собирали, лоскуты, кожу, дерево, резину опять же. С тачкой такой за город ездили, и из того – многое делали. Сумки, коврики, подушки, табуретки, рамки, полочки, сиденья в ванну. Тогда же не было ничего такого – ты, Анджа, может, и сама помнишь. Полина, как знала, денег в сберкассу не несла и в горшке не хранила, покупала золото и всякие другие вещи, которые мужчина ее укажет. Потом он умер, она уж одна продолжала. А когда вся эта катавасия с перестройкой началась, Полина, не в пример многим, не только своего не потеряла, а даже и выиграть как-то смогла. Вот так-то оно…
– Ну что ж, это хорошо, – подытожила я. – Полина всю жизнь честно трудилась, достойно проживет
