не ошибались.
С годами на картинах реальности оседает какая-то дымка или пленка, которая делается все более и более плотной. Сквозь нее все труднее видеть, действовать и чувствовать. Чтобы воспринимать все всерьез, приходится каждое утро рвать ее и выкарабкиваться наружу. Маленький Принц называл эту процедуру «полоть баобабы». Разрываемая пленка трещит как выбеленный на солнце старый брезент. Я слышу этот треск каждое утро.
В это утро он смешивался с бодрым потрескиванием тыквенных оладий, которые жарила Зоя на огромной чугунной сковородке. Сковородка напоминала о блокадных репродукторах и культе личности. За окном шел снег пополам с дождем, похожий на протянувшиеся с неба до земли грязные, размахрившиеся веревки.
Внезапно мне захотелось оказаться среди цветущих магнолий. Когда-то, подростком, я была с мамой на южном побережье Крыма и тогда видела их впервые. Они произвели на меня сильное впечатление.
– Наталья! – окликнула я соседку, которая пробовала с другой стороны готовность гречневой каши. – Вы хотели бы теперь увидеть цветы магнолий?
– Чего это?! – женщина резко обернулась на пятке и потеряла тапок.
– Они – огромные, – попыталась объяснить я. – Для наших широт просто невероятные, размером с суповую тарелку. Вспыхивают в сумерках словно плавающие в воздухе лампионы. У них тяжелый, завораживающий, можно сказать, эротический аромат.
Наталья нащупывала тапок с выражением тупой обиды на лице. На изгибе ее подбородка лежала гречневая крупинка. Вторая прилипла к пухлой нижней губе.
– Ну ты, Анджа, скажешь тоже! – протянула она. – Монголии какие-то…
Я подумала о том, что мое нынешнее озорство – отдает откровенной низостью. Но вместе с тем не лишен забавности тот факт, что Наталья и прочие соседи из-за моей речи и образа мышления считают меня существом другой породы, почти инопланетянкой. Несмотря на то, что я хожу с ними по одним улицам, и посещаю общий ватерклозет.
Из-за примитивности собственного устройства и тяжелой жизни все мои соседи – жуткие ксенофобы. Кто-то не любит «черных», кто-то – евреев, кто-то – депутатов. Интересно, распространяется ли их ксенофобия на меня? А я сама?
– Нет. У меня точно нет никакой ксенофобии по поводу своих соседей. Честное слово, – прислушавшись к себе, пробормотала я. – хотя я и не люблю пролетариат…
Наталья явно с трудом удержалась от того, чтобы не повертеть пальцем возле виска и в сердцах прихлопнула крышкой кастрюлю с кашей. Я подала ей старый, дырявый гобелен, в который она заворачивала гречку, чтобы не остыла до прихода дочери. У меня в семье, когда была жива бабушка, тоже так делали. Сверху завернутую кастрюлю еще накрывали подушкой. Вероятно, это пережиток тех времен, когда плиту топили дровами и разжечь ее и разогреть кашу было делом долгим и трудным. Я хотела рассказать Наталье на примере гречневой каши о том, как пережитки сознания отстают от уходящего вперед технологического бытия, но вовремя остановила себя.
Наталья ждала, когда я уйду. Следующий же заглянувший на кухню или иным образом встреченный ею человек услышит рассказ об очередной причуде Анджи. Вечная тема. Вроде содержания снов. Интересно, как, какими словами они пересказывают друг другу мои монологи? Вот бы послушать… В общем-то, в нашей квартире при обилии тупичков, кладовок и закоулков сделать это весьма просто. Жаль, что еще в детстве мне объяснили, что подслушивать – некрасиво, и унижает человеческое достоинство. Того, кто подслушивает, естественно…
Говорят, что существует некая логика развития отношений между мужчиной и женщиной. Всякие там этапы, закономерности и прочее. Я об этом неоднократно читала, да и оба мои образования подсказывают – есть непременно. Те отношения, которые мне довелось наблюдать со стороны, тоже вроде бы в какую-никакую схему укладываются. Но вот в моей собственной жизни – увы! – ни разу никакой закономерности, а значит и предвидения грядущих событий… Может быть, просто изнутри не видно?
Поколебавшись, я спросила у Ленки. Из всех моих подруг только она одна исполнена в стиле критического реализма.
– А что, у тебя когда-нибудь были какие-нибудь отношения с мужчинами? – удивилась Ленка. – У которых была история? И как это я пропустила самое интересное?
– Послушай, а Антонина? – обиделась я. – Я ее что, в капусте нашла?
– Ну, вроде того, – Ленка пожала плечами. – С Антониной тебе просто повезло, так я считаю.
Каким бы странным это ни показалось, но Ленкино объяснение, скорее похожее на отповедь, меня успокоило. Если не было историй, значит и закономерностей тоже быть не могло. Нет и взять неоткуда. Будут отношения – и закономерности проявятся. Все правильно, все совпадает.
– Как у тебя вообще? – спросила я, подавляя зевок. После того, как Ленка ушла из ментовки и родила Васю, все ее новости напоминали импортный шоколад – красивая обертка и какой-то неопределенно сладкий вкус. То есть, в административном коллективе, где она теперь работала, разумеется, закручивались свои интриги и кипели свои страсти. Их придумывали и исполняли хорошо одетые тетки и дядьки средних лет. Где-то там крутились какие-то деньги, строились и рушились какие-то карьеры. Ленка вначале даже пыталась мне об этом рассказывать, но сама начинала зевать на середине собственного повествования.
«Почему так?» – требовательно спрашивала она.
«Понимаешь, Ленка, – отвечала я. – Буржуазная демократия, в сущности, очень удобная и в чем-то прогрессивная форма общественного устройства. Но она совершенно, совершенно, совершенно не будит воображения…»
«Да, действительно, – вроде бы удивлялась Ленка. – Я, представляешь, стала теперь фэнтези читать. А ведь в детстве, в отличие от тебя, фантастику не читала. Мне реализм нравился… Может, в детство впадаю?»
«Буржуазный реализм никому нравиться не может, – замечала я. – В нем жить более-менее удобно, а вот песню о нем, хоть убей, не сложишь. Хотя нельзя же все время песни петь. Когда-то и помолчать надо…»
– Вообще-то я ремонт в квартире закончила, – сообщила Ленка.
– Поздравляю! – я честно постаралась придать своему голосу хоть какую-нибудь энергичность.
– Сколько мы туда денег вгрохали, страшно даже подумать. Ты бы сказала: можно полгода по Индии всей семьей путешествовать. Кому из моей семьи нужно в Индию? – не спрашивай, я сама могу за тебя спросить. И ответить. Короче, сделали – евроконфетка. А теперь ты мне объясни, как психолог, – агрессивно продолжила Ленка. – Там в одном довольно видном месте, в коридоре, обои чуть-чуть отстали. Всего-то дел – взять тюбик с клеем, разок мазнуть и пришлепнуть. Так я зачем-то подцепила ногтем и оторвала целую полосу – сантиметров пятнадцать. Теперь там газеты видны, которые под обои клеят. Кусочек заголовка рекламы про простатит. Муж с работы пришел – обалдел просто. Кто посмел?!! Я говорю: я лично. Он ничего не понял, но скандала поднимать не стал, сейчас, говорит, переоденусь, найду остатки обоев и приклею. Я говорю: не надо! Он: ты что, с ума сошла?! Дети смотрят и слушают. Вечером Вася взял шариковую ручку и нарисовал там на газете и обоях не то дракончика, не то динозавра, не то крокодила, как будто он из этого самого простатита выглядывает. И язык торчит. И вот теперь я хожу, смотрю на все это безобразие и потихоньку радуюсь. Чего это такое? Климактерический психоз или как?
– Это тема фигуры и фона, – подумав, ответила я. – К климаксу никакого отношения не имеет. К евроремонту – самое прямое.
– Объясни, – потребовала Ленка. – Что за фигура и фон?
– Любую картину можно рассматривать с этой точки зрения, – сказала я. – Черный квадрат на белом фоне. Квадрат – фигура. Белое – фон. Квадратная дырка в белом круге. Здесь наоборот. Белое – фигура, черное – фон. Когда обычные люди живут в обычной квартире, там как?
– Люди – фигуры, квартира – фон, – моментально врубилась Ленка. Дальше можно было бы и не продолжать, но я – зануда. К тому же – педагогический стаж.
– Правильно. Обычная квартира – где-то потолки протекли, где-то обои отклеились, где-то паук паутину сплел. Обычные люди – тапочки стоптались, под глазами мешки, начальника и детей – иногда убила бы
