«Гогия, ты памидоры любишь? Кушать — да, а так — нэт…»
Он не хотел думать о службе и, пока жарилось мясо, сервировал стол, молол кофе ручной «мельницей», убирал тряпкой воду из-под холодильника. Позвонил помощник, доложил, что граната учебная, но запал боевой. Полковник выслушал и тут же забыл об этом. Собственная жизнь и её безопасность волновали его, но не до такой степени, чтобы думать, даже когда вытираешь пол. Вот если бы сообщили, что установлен водитель «Москвича», бросивший гранату, выявлены его связи с Комиссаром или получены разведданные из Германии положительного характера, полковник бы, возможно, и встрепенулся…
Ужин начал, как и обед, со стакана красного вина, которое выводит стронций из организма. Ему нравилась собственная кухня: когда во рту полыхает жар от перца и приправ, сердце становится холодным и спокойным.
Помощник проинформировал: иностранца зовут Кристофер Фрич, двадцати трёх лет, прибыл из Канады, цель — частная поездка. До сих пор отдыхает на улице Рокотова у секретчицы фирмы «Валькирия».
Полковник принял к сведению и стал домывать посуду.
Ещё через четверть часа поступило сообщение, что Зямщиц и с ним врач Масайтис, занимающийся частной практикой, несмотря на протесты заведующего отделением реабилитационного центра в Химках, забрали Зямщица-младшего и отвезли в Безбожный переулок, в дом № 16. Полковник велел звонить лишь в экстренных случаях, разобрал постель и лёг спать. В ранней молодости полковник был впечатлительным и, бывало, после трудных лейтенантских дней не мог уснуть до утра, заново переживая и перемалывая в воображении все события. Тогда бы ему эта граната со свистящим запалом снилась и виделась не одну неделю. Но уже в майорах он научился спать без сновидений.
Звонок телефона спецсвязи разбудил его в двадцать три часа семнадцать минут: это была давняя привычка — при любом повороте событий отмечать время. Полковник встрепенулся и сел, ощущая зуд кожи на голове.
— Эдуард Никанорович? — услышал он незнакомый голос.
Никто не должен был, да в общем-то и не мог ему звонить в это время по спецсвязи.
— Да…
— Нам необходимо встретиться сейчас же, — заявил незнакомец, по голосу человек в возрасте. — Приеду куда скажете.
— Кто вы? — спросил Арчеладзе.
— Объясню при встрече. Можете взять с собой охрану, хотя вам нечего опасаться.
— Причина встречи? Предмет разговора?
— Сведения о золотом запасе СССР.
Если этот человек имел доступ к системе спецсвязи, возможно, что-то мог знать и о золоте. При условии, что он — не человек Комиссара.
— Насколько вы сами оцениваете объективность информации? — Голову раздирал зуд.
— Птицелов велел кланяться, — вместо ответа намекнул тот.
— А вы с того света звоните?
— Пока с этого, — был ответ. — Но я уже стар.
— Хорошо, — согласился Арчеладзе. — Через сорок минут у кинотеатра «Форум». Серая «Волга», госномер 23–71.
Это был одновременный сигнал дежурному помощнику, по которому на место встречи высылалась усиленная группа обеспечения, имеющая в своём составе двух снайперов.
4
Возле машины они проговорили несколько минут, после чего Августа села за руль, а Пётр Григорьевич торопливо направился в дом. Русинов на заплетающихся ногах вернулся к столу.
Пчеловод вошёл озабоченный и решительный.
— Тебе придётся сейчас же уехать. Сними этот камуфляж, — он кивнул на халат. — Попробую тебя одеть. И бороду сбрей!
— С кем ехать? — Русинов покосился на окно. — С ней?
— Да. Эту женщину зовут Августа.
— Я знаю! — дерзко ответил Русинов. — И ещё знаю, что она служит у шведов в качестве «постельной разведки».
— Кому она служит, ты знать не можешь! — отрезал Пётр Григорьевич. — И постарайся не задавать ей вопросов. Выполняй всё, что она скажет.
— Так, — медленно сказал он. — Понимаю… Пора бы уже привыкнуть к превращениям…
— Пора бы! — согласился пчеловод и достал из шкафа поношенный костюм. — Одевайся, Августе приходится спешить.
— Я не могу уехать… Я должен дождаться Ольгу!
— Запомни, Мамонт: ждут только женщины. Ожидающий мужчина — это несерьёзно, правда? — Он подал ножницы и бритвенный прибор. — Мыло и помазок возле умывальника.
На месте бороды и усов осталась белая, незагоревшая кожа. Непривычное ощущение голого лица вызывало чувство незащищённости…
Вместо тесного пиджака пришлось надеть свитер и просторную куртку. Хорошо, кроссовки остались целыми, хотя сильно потрёпанными. На улице вякнула сирена «БМВ», однако Пётр Григорьевич присел у порога.
— Перед дальней дорогой…
От его слов на душе похолодело и непонятная обида защемила скулы. Он хотел попросить старика спасти, защитить волосы Валькирии и тут же поймал себя на мысли, что начинает бредить ими, как Авега. На улице Русинов глянул в сторону берега — может, в последнее мгновение увидит летящий к нему парус?.. Нет, пусто, лишь отблеск багрового закатного солнца…
Пётр Григорьевич проводил до машины, на прощание легонько стукнул в солнечное сплетение:
— Ура!
И, не оборачиваясь, пошёл к дому. Августа приоткрыла дверцу, откликнулась негромко:
— Ура!
Русинов сел на заднее сиденье и нехотя проронил:
— Здравствуйте…
Августа круто и умело развернула тяжёлую машину и погнала её прямо на вечернее зарево. Огненные сосны замелькали по обочинам лесовозной дороги, красные листья искрами посыпались из-под колёс.
— Здравствуйте, — не глядя, бросила она. — Возьмите под сумкой оружие. Ехать придётся всю ночь, на дорогах люди генерала Тарасова.
Русинов приподнял большую, мягкую сумку и вытащил короткоствольный автомат иностранного производства. Отыскал предохранитель, чуть оттянул затвор, проверяя, заряжён ли, положил на колени. Он заметил в зеркале заднего обзора её сосредоточенное лицо, взгляд, устремлённый на дорогу. Тогда, из окна домика Любови Николаевны, он видел Августу весёлой, нарядной и женственной — было чем искушаться Ивану Сергеевичу. Тут же стянутая чёрным шёлковым платком голова и строгий бордовый костюм производили впечатление скорби и деловитой решительности. Она ни разу не обернулась к Русинову, кажется, и рассмотреть-то толком не могла, но неожиданно сказала:
— Вы настоящий Мамонт… Наконец-то я увидела вас.
Русинов не поддержал разговора. Наверное, Августе можно было доверять всё, если он, по настоянию пчеловода, доверил ей сейчас свою жизнь и дальнейшую судьбу; похоже, она могла как-то прояснить, куда они едут и зачем, но неприязнь, неприятие «постельной разведки», как чёрная краска, не стирались в сознании дочиста.
— Иван Сергеевич всё время переживал за вас, — продолжала она с паузами. — А я пыталась
