— Пока не отрастут волосы…
Он долго и виновато молчал, стараясь сморгнуть образ плачущей Карны. Видение размылось в выступивших слезах: хорошо, что лицо было обернуто сушарой…
— Кто же он такой — Атенон? Я не могу представить его.
— Хочешь, я покажу тебе Владыку? — вдруг предложила Дара.
— Покажешь?..
— Да, милый, пойдём.
Она набросила на его плечи подарок Стратига — волчью шубу и повела на второй этаж, в кабинет.
— Это я нашла в машине, — Дара взяла со стола набор репродукций картин Васильева, купленный Мамонтом в музее. — Смотри, вот три ипостаси, в которых может пребывать Владыка.
Она положила перед ним «Человека с филином». Мамонт вздрогнул: именно возле этой картины Зямщиц начал терять самообладание!
— В таком образе Атенон является изгоям. Человек, несущий свет разума.
— Почему же в его другой руке — плеть? — спросил Мамонт. — Свеча и плеть?..
— Потому что разум — это власть, но власть светлого разума. — Дара перебрала открытки. — А здесь он — Владыка святых гор. Вот таким ты увидишь его, если Атенон пожелает явиться к тебе.
Перед Мамонтом оказалась репродукция с картины «Меч Святогора».
— Кто же он в самом деле? Призрак или легенда?
— Этого никто не знает, — призналась Дара. — Известно лишь то, что он Вещий Гой. Вещий — значит познавший Весту. Мне кажется, он не призрак и легенда — обыкновенный земной человек. Я помню его руку, большую и тёплую…
— Атенон являлся к тебе? — изумился Мамонт.
— Я была совсем маленькой, — что-то вспомнила и улыбнулась она. — Наш табор стоял у днепровских порогов. Так место называется, а самих порогов давно нет… Помню, горели костры, все люди пели и плясали. Я родилась в племени поющих цыган… Мне так нравилось плясать, что я увлеклась и совсем забылась. И когда опомнилась, весь табор стоял полукругом возле меня и какого-то сивого старика со свечой. Старик погладил меня по голове, взял за руку и повёл. Я испугалась и стала вырываться, но все люди закричали — иди с ним! Он за тобой пришёл! Не бойся, это Атенон! Иди! Ты самая счастливая цыганка!
— И ты ушла?..
— Он увёл меня, — сказала Дара. — А люди бежали за нами и кричали — возьми меня, Атенон! И меня возьми! И меня!.. Он больше никого не взял… — Она подала Мамонту третью репродукцию. — Это его третий образ и, говорят, истинный. Только никто его не видел в истинном образе, потому что он состояние его духа.
На высокой скале под чёрным от дыма небом, подсвеченным огненной землёй, сидел гордый сокол…
Мамонт разложил открытки, взгляд сам собой задержался на «Человеке с филином».
— Таким его видят изгои?
— Да, милый. И ко мне он когда-то явился со свечой и плетью…
— Зямщиц видел Атенона, — вслух сказал Мамонт. — И золото варваров.
Дара заметила, точнее, почувствовала его состояние и тихо пошла к двери.
— Постой!.. Постой, милая, — вспомнил он. — Я хотел спросить…
— Всё сделала, дорогой, — опередила Дара. — Как ты хотел. Этот одинокий, несчастный человек встречался с другим, таким же одиноким и несчастным…
— О чём ты?
— Но, милый! Ты же просил меня, и я присмотрела, — слегка растерялась она.
— Арчеладзе — несчастный человек?
— Когда остаётся один — плачет, — сообщила Дара.
— Вот как! — удивился Мамонт. — С кем же он встречался?
— Со старым, одиноким человеком. Не слышала, о чём они говорили, но расстались ещё более несчастными. Старик вошёл в свой дом и мгновенно умер.
— Умер?!
— Ему перерезали горло в подъезде.
— Ты видела это?..
— Нет, — сказала она. — Почувствовала, что старику угрожает опасность. Смерть стояла за дверью, а он не знал. И крика моего не услышал…
— А что же Арчеладзе? — после долгой паузы спросил Мамонт.
— Он увидел возле своего дома вишнёвый «Москвич». И пришёл в ярость. И испытывает её до сих пор…
7
Дом Арчеладзе был не особенно привилегированным, и внешний вид имел неброский, малопривлекательный, но зато хорошо охранялся, поскольку жили в нём люди, связанные с государственными секретами, — правительственные шифровальщики, некоторые учёные, работники Министерства безопасности, ГРУ и ещё какие-то никому не известные личности, ведущие весьма странный, необъяснимый образ жизни. Обычно дом охранялся двумя милиционерами в штатском, которые на ночь запирали калитку, включали сигнализацию по периметру забора и сидели в своей дежурке на первом этаже. Это были очень предупредительные и не ленивые ребята. Они же подметали двор, подрезали декоративные колючие кусты вдоль забора, иногда могли поработать вместо сантехников, если где-то потечёт труба, заменить колесо у машины, если попросишь, — одним словом, были полезны и незаметны одновременно.
Тут же, вернувшись от Жабэна, Арчеладзе заметил в своём дворе белые каски ОМОНа. Человек десять здоровых, откормленных мужиков в бронежилетах бродили за воротами, поигрывая дубинками, сидели в детской песочнице и подпирали плечами ярко освещённый портал подъезда. Обычно милиционеры видели каждую подъехавшую к воротам машину на мониторе — телекамера висела на углу дома и спешили впустить жильца на территорию. Даже сигналить не приходилось. Сейчас полковник просигналил трижды, однако ни один омоновец даже ухом не повёл.
— Эй! Открывай ворота! — крикнул он, приоткрыв дверцу.
Двое неторопливо подошли к калитке. И сразу же дохнуло Кавказом.
— Ыды сюда! — гортанно сказал один. — Ты кто?
Этого было достаточно, чтобы уголь тлеющего гнева вспыхнул и огонь его вылетел наружу.
— А ну, позови старшего! — приказал полковник.
— Я старший! — самодовольно произнёс тот, что спрашивал. — Самый старший! Ты что, не выдышь?
— Я полковник Арчеладзе! — брезгливо представился он. — Живу в этом доме…
— Ты — полковник, я — полковник! Ты живёшь в этом доме — я живу в этом доме! Ты — грузин, я — осетин! Докумэнт дай!
Он валко подошёл к машине и постучал дубинкой по капоту.
— Тебя кто поставил сюда, рожа?! — не сдерживаясь, рявкнул полковник.
— Отэц поставил! Галазов поставил! Докумэнт дай!
Перед Арчеладзе стоял каменный болван, наглый, бесцеремонный жлоб, человекоподобное существо с бессмысленным взором. В короткий миг полковник понял, что в его жилах нет ни капли грузинской крови, что он слишком обрусел и напрочь утратил огненность кавказского безрассудства и что не хватает темперамента вести с этим истуканом какой-либо диалог.
И ещё понял, что совершенно беззащитен перед тупостью и не может противостоять ей, ибо
