И это кончилось. Завтрак.
— Садись!
Сел — и увидел перед собой того, кого ударил. Он не смотрел на меня, торопливо ел кашу. Без хлеба. Не досталось.
— На… — Я придвинул к нему два куска своего хлеба.
— Спасибо, — коротко сказал он. И опять опустил глаза в миску.
Ну что еще?..
Генерал появился, когда караул получал приказ.
Комбат приставил ладонь к шапке и успел сказать:
«Караул, слушай приказ», — дневальный закричал страшным голосом:
— БАТАЛЬОН, СМИРРРНА!!!
И сразу же вошел он. А за ним втекла большая толпа офицеров из штаба. Он был сухонький, с маленькой головой, на которой покачивалась дымчато-серая папаха. Глазки напирающие. Нос крючком. Яркие шелковые лампасы.
Генерал внимательно выслушал доклад Аржакова, потом повернулся к караулу. Папаха его, казалось, заняла всю казарму.
— Здорово, сынки! — неожиданно зычным голосом сказал он. Ответ громыхнул так, что стоящие за генералом офицеры осторожно заулыбались.
— Вот это орлы! — Качнулась папаха. Офицеры закивали согласно.
Генерал неожиданно быстро шагнул к Искакову, стройному и красивому казаху.
— Сколько отслужил, сынок?
— Год и три месяца, товарищ генерал, — четко выпалил тот.
— Невеста есть? А-а?
— Так точно, товарищ генерал, есть.
— А в отпуске ты был?
— Никак нет.
Папаха повернулась назад:
— Приказ министра вам известен? А-а?
— Так точно, товарищ генерал. Не успели… — отвечал Жигарев, стоявший ближе всех.
— Что, что, что вы не успели, майор?! — гаркнул генерал.
Жигарев что-то говорил, разводя руками.
— Ну что, мне самому объявить ему отпуск?
— Так точно… Никак нет, товарищ генерал, сегодня же подготовим приказ…
— С богом, сынки! — сказал генерал. И повернулся, поворачивая сопровождающих, и вышел.
Больше мы его не видели.
Вернулись с «Консерватории» — и сразу команда:
«Оружие не сдавать!»
Мы стояли у казармы в хрустящих от мороза полушубках, на плечах — ледяные автоматы. Теперь возвращались не затемно: день незаметно вырос, и солнце сейчас показывало тлеющую верхушку из-за дальней рощи. Ветер налетал, но лицо не так обжигало.
Из казармы вылетел Соловейчик.
— Нале-во! К автопарку бегом марш!
У автопарка стоял автозак. Стучал мотор.
— К машине!
Сели. Поехали. И тут заговорили, быстро и слишком громко. Кому-то земляк из первой спецроты успел сказать: «На „Детском саде“ — бунт».
Санек… Неужели…
Рядом — голоса, голоса… Какие-то испуганно-храбрые:
— Я их счас всех положу!.. Землю жрать будут!.. Ублюдки!..
Санек… Неужели?.. Да нет, их там полтысячи. А вдруг?
Машина летит как бешеная. Поворот. Еще поворот… Запрыгала. Вокруг попадали; чей-то рукав колючий обжег лицо; кто-то матюгается…
Остановились. Хлопнула дверца кабины. Лязгнуло железо — автозак открывается снаружи специальной отмычкой, открылась дверца с решетчатым оконцем — и мы запрыгали на упругий снег.
Ворота «Детского сада»… А народу! Зарябило в глазах от красных околышей и погон. Тут и офицеры штаба, и зоновские, и наши… Вон Вайсбард, Забелин… И еще незнакомые совсем офицеры; один без галстука, с растрепанными волосами, бледный… Шум стоит. Возле ворот по обе стороны вытянулась первая спецрота: белые шлемы с плексигласовыми забралами, дубинки М-65… Лица напряженные.
Ворота чуть приоткрылись и — спецрота сдвинулась плотнее, образовав узкий коридор. Красные околыши замелькали гуще…
— Вон, ведут! — громко сказал кто-то. По узкому проходу двое солдат из спецроты вели за руки зэка. А сзади еще двое вели второго. Зэки что-то выкрикивали, вырывались. Они были все ближе… Я подался вперед…
— Дай дорогу! — крикнул нам Соловейчик. Мы отошли от автозака, дверь которого была открыта. Автоматы направили на идущих.
— Ать, с-сука! — выворачивал зэк стриженую голову, скалил зубы.
Они были совсем близко от автозака, когда этот первый рванулся… Один конвойный отлетел, громыхнула железная дверь. И тут все, кто стоял близко, сняли с себя автоматы — и замелькали, забухали приклады.
— Осторожней, не убейте его! — кричал какой-то майор.
— Каз-лы! А-а!.. А-а!..
— Мешок на КСП упал, — захлебывался кто-то сзади. — Контролер полез, а они кирпичами… А тут — из караулки наши… крик, стрельба… Возле меня топор воткнулся в маскировочное…
Подбежал лейтенант из, оперчасти — щелкнули наручники, зэка подняли и втолкнули в дверь, откуда выскочили мы… Следом — второго. Хлопнула дверь с решеткой. Соловейчик вонзил отмычку в замок, провернул.
В решетку вцепились пальцы. И из полутьмы — блеском прыгающим — глаза. И крик надрывный:
— Мы же таких, как вы, на зоне спасали: с кожаного кола снимали! Из-под лучших друзей вытаскивали!..
— Пошел! — крикнул толстый майор, прикладывая платок к виску. Платок был в крови.
Автозак медленно тронулся, объезжая карету «скорой помощи», пожарный «Ураган»…
Отбой. Казарма утихает.
Я поднялся на третий этаж написать письмо.
В ленкомнате темно. Я нашарил рукой выключатель, щелкнул.
У окна стоял взводный. Смотрел на меня.
— Что случилось?
— Ничего. Я… письмо хотел… Я повернулся, чтобы уйти, но лейтенант поднял руку:
— Садитесь, садитесь. Я не буду мешать.
И отвернулся к окну.
— Как тебе служится?
Это Забелин. Сел на соседний стол. Смотрит, подбородок пощипывает.
— Нормально… товарищ лейтенант.
— А мне… ненормально. — Он поднял руку, тонкими пальцами взъерошил челку. Так и оставил пальцы вдавленными в лоб. — Понимаешь!
— Это поначалу так, — сказал я. — …Что поделаешь, надо выдержать.
— Выдержать? — Он глянул из-под пальцев. — А зачем?
Он встал, сделал шаг и повернулся. И опять взъерошил волосы.
— А… для чего же вы, товарищ лейтенант…
