кружились наши товарищи. Пулеметными очередями они не давали мотоциклистам поднять головы.
Бежать в комбинезоне и с парашютом было трудно. Иван взмок и задыхался.
– Быстрей, быстрей!- торопил я его, беспокойно поглядывая по сторонам.
Отчаянно ругаясь, Глухих полез ко мне. Его нога в тяжелом меховом унте несколько раз срывалась с плоскости. Наконец он за что-то уцепился и вскарабкался.
– Ох, помоги!- взмолился он, взобравшись на плоскость. Лицо его было как после бани.
– Лезь живее!- крикнул я.
Неуклюже, как медведь, тепло одетый Глухих полез ко мне за спину. В кабине истребителя можно поместиться только одному. Иван стал пристраиваться у меня за спиной, сидя почти что верхом на мне. Устроился, затих.
– Давай, Серега! Давай!
Но тут произошла новая беда: забираясь в кабину, Иван случайно наступил на рычаг и выключил зажигание. Мотор заглох, и, как я ни старался запустить самолет,- не удавалось.
А ведь спасение, казалось, было так близко. Сейчас бы разогнались, взлетели и через несколько минут дома. Так надо же… Глухих чуть не задохнулся от бешеной ругани. Машины у нас старые, еще довоенные И-16. Чтобы запустить мотор, нужен или амортизатор, или автостартер. Найди его, попробуй, здесь, в такой степи и под самым носом у немцев! Неприятный холодок отчаяния подкатил к сердцу. Ясно было, что самим нам мотора не запустить, значит… И мы оба, не сговариваясь, посмотрели в ту сторону, откуда вот-вот могли появиться немецкие мотоциклисты.
Глухих все еще сидел у меня за спиной. Я пошевелил плечами.
– Пусти-ка… Давай, слезай.
Он сполз на плоскость, соскочил на землю. Полез из кабины и я. Машина, замершая, ненужная, тихо стояла рядом. Никакого от нее проку сейчас.
Иван не выпускал из рук тяжелого парашюта.
– Брось ты его!- с раздражением сказал я.
– Постой, постой…- бормотал он и, не отрываясь,
смотрел и смотрел вверх. Чего он ждал? Помощи! Спасения?
Надеяться больше было не на что. Ребята еще покружат, покружат над нами, а потом подойдет к концу горючее и они вынуждены будут вернуться на аэродром. От мотоциклистов в ровной, как стол, степи нам не спастись Вот если бы лес! Но кругом, до самого горизонта, тянулась степь. Сколько еще ребята смогут нас прикрывать? Ах, насколько все-таки беспомощен летчик на земле!
Товарищи кружились над нами, не понимая, что могло случиться. Я представляю, как они разглядывали нас сверху: исправная машина и возле нее двое летчиков.
Мы стояли, задрав головы. Что бы там ни было, а только в наших ребятах было спасение. Как-то не верилось, что они улетят и бросят нас здесь одних. Но вот я увидел, как машина Володи Козлова пошла на по-садку.
– Поджигай машину!
Скоро от заглохшего самолета повалил густой дым.
Мы с Глухих нетерпеливо топтались неподалеку. Оба думали об одном и том же. Ну, хорошо, ну сядет Володя Козлов, а как мы поместимся у него сразу двое? Там одному-то места нет.
– Ребята,- проговорил, трогая меня за рукав, Глухих,- летите сами. А я уж… Оставь только мне пистолет.
– Не болтай! Чего ты… Вот подожди, вот сядет, тогда и… Тогда и придумаем чего-нибудь. А что?
Однако хоть я и старался говорить как можно бодрее, а у самого на душе скребли кошки. Как же все- таки нам разместиться троим?
Володя Козлов мастерски посадил машину на пятачок солончака и на тихом ходу подрулил к нам. Мы бросились навстречу. Из-за рева винта я не сразу разобрал, о чем кричит Володя. Он кричал и показывал рукой куда-то вниз. Чего он? Я недоуменно опустил глаза.
– На шасси!- наконец разобрали мы оба.
Рев мотора затыкал уши. От бешено работающего пропеллера исходило какое-то сияние, один сплошной радужный круг. Потоком воздуха выстилало по земле редкие пожухлые травинки. Володя, широко разевая рот, что-то кричал и взмахами руки подгонял нас: скорей, скорей!
Мы обрадовано бросились под крылья его машины. Правильно решил Володя – на шасси! Как это мы сразу не догадались? И, не теряя больше времени, кое-как пристроились на тоненьких металлических распорках, а для верности крепко пристегнулись ремнями парашютов.
– Дава-ай!- ликующе заорал Глухих. Глаза его горели. Он уж, видимо, совсем потерял надежду выбраться из этой истории.
Самолет развернулся и тяжело побежал по солончаку. На неровностях почвы его бросало из стороны в сторону.
Нам приходилось держаться изо всех сил. Володя, не взлетев с первого захода, вновь развернул машину. Больно уж мала дистанция для разбега!
– Давай… Давай… Ну же!- шептали мы. «Неужели не поднимется?!»
Но вот самолет грузно оторвался от земли и, не набирая высоты, потянул к своему аэродрому. Над нами, прикрывая от случайного «охотника», сновали товарищи.
Трудно было поверить в спасение, но это было спасение. Совершилось буквально невозможное. Только что мы топтались, как медвежата, на земле и с тоской поглядывали в небо, а вот летим,- летим втроем на одной машине. Поистине на войне ничего невозможного нет.
Крепко держась обеими руками, мы видели, как одураченные мотоциклисты повернули назад, к Дону. Добыча ушла у них буквально из-под носа. Несколько немцев остались лежать на земле. Дымил разбитый мотоцикл. Молодцы, какие молодцы наши ребята! Вот что значит фронтовая выручка.
Иван Глухих, оседлав распорку, сидел, свесив толстые ноги в тяжелых меховых унтах. От встречного ветра сильно знобило. Стояла зима, стылая степная зима. Внизу под нами тянулись овражки и редкие заросли кустарника. В овражках в самой глубине белел снег. В степи же было серо, уныло. На ровном пространстве степи под постоянным ветром снег почти не задерживался.
В суматохе неожиданно свалившегося спасения Иван Глухих потерял перчатки и теперь старался и держаться и запрятать руки под комбинезон. Тоненькую распорку он держал в обнимку.
Над нами, над самой головой, надсадно гудел перегруженный мотор. Но распластанные крылья самолета казались нам самой надежной защитой от любой беды. Иногда, когда какой-нибудь самолет проходил неподалеку, мы ловили на себе внимательный взгляд летчика. Товарищи заботились о нас. Я разглядел сквозь стекло фонаря знакомое лицо Коли Мурова и, как ни замерз, изобразил улыбку и показал большой палец. Все в порядке, все хорошо!
Скоро показался аэродром. Володя Козлов убавил обороты и бережно, «на цыпочках», пошел на посадку. Я мельком взглянул на Глухих. У него по лицу гуляла блаженная улыбка. Чтобы не удариться о землю, он задрал ноги в унтах и от души ругался.
Что и говорить, происшествие было не из приятных.
Страшно смотреть, когда горит подбитая машина.
Только что самолет был ловок, увертлив, он чертил в небе немыслимые кривые, нападая и уходя от врага, казалось, в нем клокочет неиссякаемая сила. Но вот шальная очередь,- и силы разом оставляют машину. Она снижает скорость, теряет управление и начинает клевать носом. Густой шлейф дыма тянется за ней следом. А пули, словно пригоршни града, стучат по фюзеляжу, по плоскостям, по бронеспинке. Враг остервенело добивает самолет-подранок. И вот уж огонь врывается в кабину, будто он давно был наготове и только ждал сигнала, чтобы охватить самолет, пилота своими цепкими кроваво-красными щупальцами.
Сейчас летчику остается одно – рывком откинуть колпак, поймать ртом несущийся навстречу воздух, затем отстегнуть ремень, одним движением метнуться, перевалить через борт кабины и – падать, падать. Это право летчика – покинуть горящую машину, по всем законам военным и просто человеческим.
Все происходит быстро, чрезвычайно быстро. Закон земного притяжения уже целиком завладел самолетом, еще мгновение, и он, объятый мощным пламенем, все круче и неудержимее устремляется к земле.
Так, в пламени и дыму, пронесся мимо меня самолет Володи Пешкова, старого боевого друга,
