отрицательный характер поступка и умонастроение (его соответствие или несоответствие иерархическому порядку системы ценностей).
По этому поводу известный буддийский философ, йог-архат XI в. учитель Джово Атиша рассказывает следующее.
В те времена Джово Атиша и другие бодхисаттвы, всего шестнадцать человек, отправились на Цейлон с целью построить там храм Калачакры. Они с собою везли много ценностей (золото и драгоценные камни), предназначенные для строительства храма. Но капитан корабля оказался пиратом, который решил их убить и забрать это золото и драгоценности. Когда он полностью подготовился к этому, Атиша и другие архаты интуитивно почувствовали намерение капитана-пирата. Уже было поздно искать какой-либо выход: или он, Атиша, должен был убить разбойника и этим спасти жизнь шестнадцати архатов и дело строительства храма, или погибнуть им самим и тем самым остановить задуманное дело.
Он рассуждал так: «Если капитан убьет нас — меня, шестнадцать архатов (святых) и заберет ценности, то он осуществит два из пяти „беспросветных“ грехов: во-первых, убить святого да еще шестнадцать архатов есть один беспросветный грех; во-вторых, остановить строительство храма равносильно уничтожению его — это второй беспросветный грех. Кроме всего этого он отберет все ценности и потратит их на дело зла». Если Атиша умертвит его одного, то он как архат (йог) может бросить его душу в нирвану. Поэтому было принято последнее решение. Значит, в данном случае реализация самих ценностей осуществляется разумом, т. е. иерархический порядок ценностей устанавливается разумным анализом.
(Продолжение в следующих письмах.)
Я опять ушел в книги, целые дни сижу в библиотеке. Не хожу никуда, иногда смотрю телевизор, когда усердно зовут меня В. П. и М. А. С 20-го по 23 февраля приезжал академик Орбели (директор Ленинградского филиала Института востоковедения). Так как он приехал на сессию АН, то я его не мог поймать; только в последний день он был в институте и говорил с Гафуровым (директором Московского института востоковедения). Как мне сообщил профессор Зусманович, они как раз говорили о штатной единице для Ленинграда И из Ленинграда тоже получил письмо, где сказано: на днях будет вызов, т. е. зачислят меня в штат. Как мне хочется сделать тебе подарок к Восьмому марта!
Увы, я все еще продолжаю быть нищим. В том ларьке уже нет точно таких клипсов, какие видели мы, но продавец сказал, что будут. От тебя еще не получил ответного письма на мои последние, но, думаю, что ты осталась одна в музее и не имеешь времени, решил написать это.
Пока. Целую много-много раз, моя йогиня.
Всегда твой Биди.
44.
4 марта 1957 г.
Москва
Милая моя, хорошая моя Наташа!
Недавно я прочитал роман Мирбо «Сад пыток». Чудесная книга. Весь уклад современного ему общества с его страшной коррупцией, беспощадным эгоизмом, жестокими войнами и с острой, классовой борьбой невольно подсказывает писателям мысль, что жизнь — ничто иное, как застенок пыток и мук, что за ее нарядной и блестящей внешностью таятся невыразимые страдания, льется кровь, царит несказанный ужас. Жизнь — это «сад пыток».
Так озаглавил Мирбо свой роман, где под видом экзотического Китая изображена, конечно, Европа, где весь мир — сансара и где за фантастическими очертаниями сказки ясно проглядывают контуры действительности.
Странная женщина Клара показывает автору этот своеобразный «сад пыток». Среди роскошной феерии цветов поднимаются всевозможные орудия казни, «деревянная скамейка с бронзовыми цепями и ошейниками, железные столы крестообразной формы, плахи, решетки, виселицы, орудия для автоматического четвертования, постели с торчащими, острыми клинками и железными остриями, дыбы, колеса, котлы и тазы над горнами». И все эти «орудия жертвоприношения» залиты кровью — «то черноватой, запекшейся, то влажной и красной». Всюду среди экзотической роскоши цветов и растений сцены мук и казней. В одной нише молодая женщина подвешена к железному крюку за кисти рук, сплющенная двумя кусками дерева. В другой нише опять женщина, руки и шея которой скованы железными ошейниками. Там, дальше, юноша висит на веревке, охватившей его под мышками, тяжелый камень давит ему плечи, и слышно, как хрустят его суставы. Другой сидит на корточках с изогнутым торсом, поддерживаемый в равновесии проволокой, соединяющей шею с большим пальцем ноги.
Издали доносится звон колокола.
Под ним лежит осужденный, сошедший с ума от этого постоянного звона. Лицо сведено судорогой, искажено ужасной гримасой. Конвульсивно раскрыты губы, смеются диким смехом помешанного, а оба выпученные глаза «смотрят с выражением такого страшного безумия, какого не найдешь ни в одном сумасшедшем доме». А кругом в кровавых лужах кишат омерзительные личинки, песок как будто дышит и двигается; растения, деревья, воздух загромождены мухами и опьяневшими насекомыми.
У спутника Клары при виде этого дикого кошмара кружится голова, к горлу подступает тошнота, и сердце рвется на части. А она, эта странная женщина, чувствует себя в этом саду пыток и цветов, как в своей стихии. Со сладострастным упоением вдыхает она жадными ноздрями запах тления и крови, наслаждается всем существом своим хрипами и криками истязуемых и умирающих.
«Женщина ли она? — невольно думает он. — Не порождение ли она воображения, охваченного ужасом? Не „кошмар“ ли она?»
Это, несомненно, кошмар, пригрезившийся подавленному ужасом воображению, но этот кошмар и есть сама жизнь. «Клара — это жизнь, истинная сущность жизни!»
«Всюду кровь! — восклицает автор романа. — Где больше жизни, там больше палачей со зловещими, ликующими лицами; палачей, терзающих тело, перепиливающих кости, сдирающих кожу! Сад пыток — это символ, символ жизни, и, кажется, нет надобности это подчеркивать, особенно такому, как я, который прошел этот „сад пыток“, меня этим не удивишь».
Сексуальным кошмаром завершается и «сад пыток» Мирбо. Выйдя из ада мук и казней, спутник Клары очутился в комнате со зловеще красным светом. Посреди комнаты высится огромный идол — олицетворение полового чувства. В красном освещении глаза каменного изваяния, сделанные из нефрита, светятся «дьявольским выражением». А вокруг идола безумствует оргия дикого сладострастия, «валяются груды безумно сжимающих друг друга и сливающихся тел». «И понял я в эту страшную минуту, — говорит герой Мирбо, — что в сладострастии таится самый мрачный, самый скорбный из всех ужасов».
Гораздо раньше я читал роман польского автора Пшибышевского «Де профундис» («De profundis»). В этом романе в сексуальный кошмар превращается половая любовь. Перед взором охваченного ужасом и безумием поэта проносится эротическая фантасмагория. Он видит «шествие тысячной толпы, которую гонит бешеный экстаз разрушения под небом, дышащим огнем и чумой». Он видит, как «души людей извиваются и подергиваются в адской виттовой пляске женщины». Он видит «спины, исполосованные ремнями и железными прутами», видит все человечество «беснующимся», видит «восторг безумия в его озверевших глазах». Вдруг ему кажется, будто около него какая-то женщина — не то суккуб, не то вампир, и она оплетает его тело своими членами. Он задыхается. И снова он слышит, как приближается шествие осужденных и безумных, как оно вьется и клубится, словно спутанный ком рук, ног и тел, которые кусаются, разрывают друг друга разъяренными кулаками, толкают и отрываются один от другого с адскими мучениями и не могут оторваться. В невыразимом ужасе бросился он на таинственную женщину, чтобы задушить ее в объятиях страсти, она разорвала зубами кожу на его шее и впилась пальцами в его грудь. А кругом бесновалось объятое безумием человечество, его стоны превращались в рев диких, остервеневших зверей. Итак, то чувство половой любви, когда его вывернули наизнанку, из которого когда-то бил живой родник
