– Он француз?
– Нет, – отвечаю я, – берюрьянец. Но это не имеет значения. Продолжай свои рассуждения.
Толстяк сбивает шляпу на затылок. На его гениальном лбу мыслителя отпечатался желтый круг.
– До сих пор я все понимаю, – доблестно продолжает этот субпродукт рода человеческого. – Но я никак не могу просечь, на кой они отрубили ему котелок? Ты сам-то это понимаешь?
– Может быть...
– Ну так скажи, мне не терпится узнать...
– Те двое должны были сделать так, чтобы этот тип исчез. Сечешь? Не просто убить, а сделать так, чтобы он бесследно исчез. В данных обстоятельствах они не могли вытащить его целиком... Ты следишь за моей мыслью?
– Да. Тогда они пошли кратчайшим путем: сделали его неузнаваемым, отрезав голову!
– Верно!
Берюрье делает успехи.
Я наклоняюсь над тележкой, в которой сложены малоприятно пахнущие шмотки. Там хорошего покроя костюм из английской ткани. С левого наружного кармана спорота метка известной фирмы. Рубашка американского производства, но это ничего не значит, потому что их можно найти по всему миру (естественно, исключая русские магазины, потому что они за «железным занавесом»).
Ботинок на убитом не было. Наверняка Турок унес их вместе с головой, потому что у него не было времени сдирать с подошвы марку фирмы-изготовителя.
Пинюш заснул... Берюрье же, наоборот раздухарившийся после своей сосиски, как будто обрел второе дыхание.
– Видишь ли, Сан-Антонио, – бормочет эта толстая куча различных химических комбинаций, – я очень хорошо понимаю это дело. Мужик не должен выйти из вокзала, и его мочат прямо после схода с поезда. Ладно. Кроме того, никто не должен знать, что он умер. Поэтому его тело прячут и забирают его ксиву, метки с одежды... и голову. Опять-таки ладно. Но зачем тогда Турок поперся прятать отрезанную башку на рынке? Ее ж там обязательно должны были найти, так?
Очень дельное замечание... Я размышляю... Размышляю напряженно... И естественно, поскольку мой котелок в некоторых случаях ничем не уступает электронной машине, нахожу ответ.
– Чтобы понять, – говорю я ему, – надо влезть в шкуру типа, разгуливающего по Парижу с отрезанной головой... Убитый приехал ночным поездом, поскольку двум бандитам было бы трудно провернуть это дело средь бела дня, когда работает газетный киоск... Итак, ночь, Турок должен (как решил жребий) избавиться от трупа... Греноблец убил, а его напарник за ним убирает. Что он делает? Куда запрятать голову? Он живет в гостинице и не может ее сжечь или сунуть в негашеную известь... Бросить в Сену? Он прекрасно знает, что она всегда возвращает то, что в нее кидают... Так куда же? Кровь тянет к крови, и тогда он направляется к Центральному рынку. Во-первых, потому, что в этом уголке Парижа и ночью идет жизнь; во-вторых, потому, что у него в голове появилась идея по поводу головы!
– Очень забавно, – оценивает мой каламбур профессор, моющий руки.
Он слушает нас, и в его очках пляшут искорки.
– Что за идея? – спрашивает Берюрье.
– Он говорит себе, что рынок – это средоточие съестных припасов – должен кишеть отходами. Они действительно исчисляются тоннами ежедневно. А что там делают с отходами? Их отправляют на переработку в удобрения... Разве это не отличный способ избавиться от головы?
Итак, Турок приходит на рынок, забредает в зал с кишками и прочей требухой и натыкается на кучу коровьих голов. Ты видел эти головы, Берю: с шерстью, с рогами, с ушами. Они совершенно несъедобны. Падовани вообразил, что эти корзины просто созданы для его цели, и как ни в чем не бывало сунул голову своей жертвы в кучу...
Берюрье хлопает меня по плечу.
– Ты гений в нашем деле, Сан-А. Теперь все яснее ясного... – Он смеется. – Представляю себе, какая рожа была у Падовани, когда он прочитал об этой истории в газете!.. Мы выиграли, верно?
Берю так рад, что щелкает подтяжками и трясет пузом. Я оставляю его веселиться, а сам атакую Буржуа:
– Ну что, док, ваше мнение? Эскулап вытирает стеклышки.
– Мужчина, возможный возраст от сорока пяти до пятидесяти, – профессионально выкладывает он. – Несомненно, вел жизнь авантюриста, поскольку имеет несколько пулевых ранений, уже давнишних.
– Ни одно не было смертельным? – деловито осведомляется Берюрье.
Профессор испепеляет его ледяным взглядом.
– Толстяк, – говорю я ему, – в дурости ты поднялся до недосягаемых высот. Второго такого идиота не найти днем с огнем!
Буржуа соглашается со мной кивком головы. Смущенный этой молчаливой ратификацией, Берю замолкает.
– Продолжайте, док!
– Ну что вам еще сказать? Смерть наступила дней шесть-семь назад. Я размышляю.
– Скажите, док, в вашем заключении по голове, кажется, отмечено, что у убитого было много мелких шрамов на висках и на носу?
– Совершенно верно!
– Это могло быть следствием пластической операции?
Теперь очередь врача погрузиться в глубокие раздумья.
– Вполне. В таком случае операция была проведена специалистом высокого класса Мэтром в пластической хирургии!
– Как вы думаете, док, можно полностью изменить человеку лицо?
Он пожимает плечами.
– Полностью – нет, но можно заменить доминанты лица и тем самым изменить его общий вид...
– Ладно, спасибо... Благодарю, что вы так рано поднялись ради этого грязного дела... Он кипятится:
– Это, как вы его называете, «грязное дело» – моя работа. Я ее люблю и не хочу заниматься никакой другой... Я его успокаиваю:
– Я не хотел вас обидеть, доктор, даже наоборот. Согласен, ваша профессия самая приятная из всех, что есть на свете... Даже работа парфюмера, создающего утонченные духи, не может соперничать с ней по силе аромата!
Он смеется...
Тусклый, серый день не дает отделаться от похоронного настроения, которое на нас навеял морг.
Холодный ветер гонит капли дождя...
У нас такое чувство, что мы направляемся на собственную казнь. Стоя на тротуаре, мы напоминаем трех аистов, по ошибке попавших на Северный полюс.
– Мне жутко хочется спать, – вздыхает Пинюш. – Честное слово, сейчас бы я прохрапел целый день...
– А мне хочется есть, – делится Берюрье. – Бессонные ночи вызывают жуткий аппетит... Что вы скажете о луковом супе с тертым сыром и стаканчике белого? Это и вдобавок чашка очень крепкого кофе приведут нас в форму.
Он садится в свою машину и делает нам знак присоединиться к нему.
– Можно съездить к Гродю, – говорит он мне. – У него получается отличный луковый суп!
Я не отвечаю... Продолжаю размышлять над этой непонятной историей.
– Слушай, Берю, – спрашиваю я Толстяка, – ты поработал почти во всех службах. Может, знаешь двух блатных, которых зовут Боб Шалун и Маньен Улыбчивый?
– Маньен! – восклицает Толстяк. – Он меня спрашивает, знаю ли я Маньена! Да мы с ним вместе ходили в школу! Я решаю, что он шутит, но потом вижу – нет.
– Это правда?
– А то! Ты что, думаешь, гангстеры с неба сваливаются? Должны же они быть откуда-то родом, а, Пино?
