Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям

Как – перейдем наконец к литературе – терпимость и даже вежливое равнодушие по отношению к чужому (а нередко – и чуждому) эстетическому опыту, иным, чем собственная, идеологическим и художественным стратегиям приемлемее и баррикадного мышления, и гражданской войны в родной словесности. Высокий уровень агрессивности, отличающий сегодня и деятелей постмодернистской культуры, и представителей художественного консерватизма, объясняется, надо думать, неизжитой эйфорией от недавно приобретенной свободы слова и инстинктивной боязнью ее потерять, с одной стороны, а с другой – столь же неизжитой верой в возможность достижения безраздельной эстетической гегемонии за счет тотального подавления и, в идеале, устранения из литературного пространства всех иных художественных инициатив и практик. Остается надеяться на врачующую (цивилизующую) роль времени и на то, что у нас взамен претензий враждующих между собой направлений и литераторов на эстетическое самодержавие наконец-то утвердится – аналогом западной политкорректности – взгляд на российскую словесность как на мультилитературу, то есть как на многоцветно пестрый конгломерат разнозначимых, но в равной степени имеющих право на существование литератур.

См. БАРРИКАДНОЕ МЫШЛЕНИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ; ВОЙНЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ; КОНВЕНЦИАЛЬНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; МУЛЬТИЛИТЕРАТУРА; РАДИКАЛИЗМ; ТОЛЕРАНТНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; СКАНДАЛЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ; ЦЕНЗУРА

ПОРНОГРАФИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ

от греч. pornos – развратник.

Наиточнейшее, хотя, вероятно, и не слишком научное определение этому понятию дал Иосиф Бродский, заметив, что «порнография – это неодушевленный предмет, вызывающий эрекцию». И действительно, единственной специфической задачей порнографического искусства является стимуляция полового чувства либо тонизирующих воспоминаний об этом чувстве. Таким образом, анонимная фраза: «Эротика – это когда нравится, а порнография – когда хочется», – несет в себе ничуть не меньше смысла, чем бесчисленные попытки отечественных и зарубежных правоведов провести грань между этими понятиями, очертив состав деяния, которое во многих странах до сих пор интерпретируется как уголовно наказуемое.

Другой вопрос, что разных людей возбуждает очень уж разное. И как есть люди, готовые заняться мастурбацией при взгляде на картины Веласкеса или при знакомстве со сценой «падения» Анны Карениной в толстовском романе, так есть и те, чья ученость нейтрализует соблазн, даже если он исходит от самого «жесткого» порнофильма. Именно такие представители квалифицированного культурного меньшинства полагают, что «произведение искусства не может быть признано порнографией ни при каких обстоятельствах. Иное отношение к этому вопросу – острый симптом культурной невменяемости в особо тяжелой форме» (Макс Фрай).

Это во-первых. А во-вторых, степень восприимчивости к порнографической атаке зависит не только (и часто не столько) от индивидуального опыта и индивидуальной предрасположенности потребителя, сколько от ситуации, в которой он находится, и от норм, какие предписывает ему общество на том или ином этапе своей эволюции. Понятно, что тактика поведения психически здорового человека на нудистском пляже не может не отличаться от императива из анекдота, который так любит повторять президент Владимир Путин: «Мужчина должен всегда пытаться, а женщина всегда сопротивляться». Понятно и то, что цивилизационные нормы современной Европы отличны от обычаев Китая или Ирана, где за изготовление и распространение порнографии до сих пор карают смертной казнью, и что многое, понимаемое нами нынче как всего лишь пикантное и фривольное, было в глазах наших предков (предположим, современников Пушкина) грубо непристойным и сугубо запретным.

Как всякое явление, оценка которого базируется не на объективных критериях, а исключительно на общественном договоре, порнография, – по словам Линор Горалик, – «находится точно на грани между социально приемлемым и социально неприемлемым» и «без разделения на можно/нельзя ‹…› не существует». Поэтому и неудивительно, что в ХХ веке центр тяжести постоянно смещался с вопроса о том, какое произведение искусства возбуждает половое чувство, а какое доставляет эстетическое удовлетворение, в сторону вопроса, что данное общество в данный период своего развития еще считает постыдным, а что уже нет. Или, выражаясь иначе, в сторону отличения патологии от нормы. Произведения Генри Миллера и Анаис Нин, «Любовник леди Чаттерлей» Дэвида Герберта Лоуренса и «Лолита» Владимира Набокова, ранее запрещенные почти во всем мире, теперь почти во всем мире реабилитированы. И неслучайно проект закона «О государственной защите нравственности и об усилении контроля за оборотом продукции сексуального характера», принятый по инициативе Станислава Говорухина российским парламентом в 1999 году, хотя и заблокированный президентом, не признает порнографическими любые изображения добровольного полового акта, делая исключение лишь для описания действий, связанных с несовершеннолетними, с насилием, с животными и с надругательством над телами умерших.

Дает ли современная русская литература примеры таких исключений, которые можно и в связи с «продвинутой» цивилизационной нормой считать порнографическими? О да, разумеется. Для этого достаточно прочесть некоторые произведения Елены Черниковой, Левиты Вакст (Светы Литвак), Нины Садур, Ольги Воздвиженской (любопытно, но наивысшую степень сексуальной изобретательности и раскрепощенности в России демонстрируют именно писательницы), познакомиться с разного рода перверсиями, описанными Эдуардом Лимоновым, Владимиром Маканиным, Владимиром Сорокиным, Павлом Быковым, Баяном Ширяновым, Владимиром Тучковым, другими писателями, И если вспомнить к тому же, что, согласно не отмененной до сих пор русской традиции, употребление обсценной лексики автоматически сдвигает всякую презентацию сексуального опыта (и сексуальных фантазий) в плоскость порнографии.

Таким образом, как у неквалифицированных, так и у квалифицированных, но консервативно ориентированных читателей есть все основания называть наше время периодом порнографической вакханалии и звать то ли цензора, то ли городового, чтобы обложить многих нынешних писателей (и их издателей) штрафами по 500–800 минимальных размеров оплаты труда, как это и предусмотрено действующей 242-й статьей Уголовного кодекса РФ. Впрочем, применительно именно к литературе заслуживает внимания и альтернативная, но не менее авторитетная точка зрения. «Есть Уголовный кодекс. Он предусматривает наказания за ряд половых преступлений – за изнасилование и за совращение малолетних, – размышляет Игорь П. Смирнов. – Если в кинофильмах или в Интернете такие действия присутствуют во всей их неподдельности, не как разыгранные, но как картинки, за которыми стоит реальность, то производители подобной видеопродукции подлежат наказанию. Литература же – сугубое воображение, за которым нет действительных тел. Она не порнографична вовсе. Преследовать Сорокина могут лишь люди, чья эротическая фантазия столь неумеренна, что не способна отделить себя от фактичности».

Поэтому будет, видимо, разумным эксперименты в сфере пристойного/непристойного понимать как частный случай шоковых художественных стратегий, а отношение к порнографии (как и к обсценной лексике) считать проблемой личного выбора каждого читателя. Что же касается издателей, то им можно лишь рекомендовать размещение произведений, рискованных с точки зрения общественных представлений о благопристойности, в особых изданиях и книжных сериях – на манер уже существующей серии «Улица красных фонарей» издательства «ВРС» и по аналогии с локализацией торговли продукцией сексуального назначения в специально отведенных для этого местах.

См. НЕНОРМАТИВНАЯ ЛЕКСИКА; СТРАТЕГИЯ АВТОРСКАЯ; ТАБУ В ЛИТЕРАТУРЕ; ЦЕНЗУРА; ШОК В ЛИТЕРАТУРЕ; ЭРОТИКА В ЛИТЕРАТУРЕ

ПОСТИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗМ (ПИ, ПИ-ПИ)

Этот термин прожил в нашей литературе всего несколько месяцев. Что вроде бы странно, так как серия статей Льва Пирогова, манифестировавшая новое явление, весь 2002 год бурно обсуждалась и на полосе «Свежая кровь» еженедельника «Ex libris Независимой газеты», и, особенно, в Интернете, где к ней отнеслись со всей серьезностью: «Наше отношение к постинтеллектуализму – самое что ни на есть положительное. Это первое заслуживающее внимания культурное явление с 1914 г. ‹…› Явление Пи-Пи – нечто на уровне кубофутуризма и акмеизма. ‹…› Если русская литература – разновидность религии, то Пи – это правильный, здоровый народный протестантизм, стремление к “дешевой церкви” и разрубанию пут разного рода старых заветов». Одним словом, «постмодернизм умер. Да здравствует