солеными.
– Хорошо, – продолжаю я. – Они обнаружили свою ошибку, отпустили твою половину и начали искать другую женщину. Они ее схватили в последний момент и сейчас, наверное, щекочут ей пятки раскаленным железом, чтобы заставить ее сказать, где находится Джими.
– А моя Берта? – изрыгает Здоровило.
– Твоя Берта, Толстяк, это Жанна д'Арк двадцатого века. Желая выяснить все до конца, она вернулась в Мэзон-Лаффит. Наши ловкачи ее заметили и узнали. Они испугались и заперли ее в каком-то месте, дабы избежать разоблачения.
– Ты считаешь, что они причинили ей зло?
– Ну что ты! По моему мнению, они не убийцы. Лучшее тому доказательство то, что они отпустили ее, не тронув, в первый раз.
– Верно, – соглашается Толстяк. – Дай-ка ты мне еще капусты и сала, отличная это штуковина!
К нам присоединяется парикмахер, сверкающий, как форель в горной речке.
– Знаете, о чем я думаю? – спрашивает он.
И, поскольку мы отвечаем негативно, он вздыхает:
– Я не открыл сегодня свою парикмахерскую. В квартале подумают, что я удушил себя газом.
Эта возможность, похоже, никого не огорчает сверх меры, и он присоединяется к нам, чтобы поесть.
– В общем, – заключает Берюрье, проглотив второй вилок капусты, – ты разыскиваешь Лавми и обмениваешь ребенка на мою жену.
– И на миссис Унтель – что я имел честь и преимущество втолковывать тебе вот уже несколько минут...
Меня прерывает телефонный звонок. Мама снимает трубку.
– Господин Пино, – сообщает она. Этот почтенный обломок прошлого хочет представить мне отчет о выполнении порученной ему миссии.
– Передай ему привет! – кричит Берю. И я слышу, как он заявляет Фелиции: «Пино – неплохой парень, но он всегда грязен, как расческа».
– Бывают и чистые расчески, – уточняет Альфред. По его голосу я понимаю, что он находится в состоянии сильнейшего душевного возбуждения.
По правде говоря, число душевных состояний не столь уж велико, точнее, их всего два. Нормальное состояние – это апатия, нудное повторение одного и того же, скучная болтовня, забота о своем здоровье. И состояние анормальное, соответствующее заторможенности: лихорадочность движений, заикание, повторяющееся выпадение челюсти, чихание, почесывание ягодиц и тому подобное.
– Что с тобой приключилось, мой доблестный старец?
– Со мной ничего, но приключилось с миссис Унтель, – отвечает он.
– Что?
– Ее только что выловили возле острова Лебедей.
– Мертвую?
– Утонувшую...
– Утонувшую утонувшую или убитую и сброшенную в воду?
– Утонувшую утонувшую...
Вот так новость! А я только что говорил, что похитители мадам Лавми не являются убийцами! Да, конечно, еще бы! Если они поступят так же с нежной Бертой, то, возможно, ей достанется яма, в которой течет Сена.
– О чем ты задумался? – обеспокоено спрашивает. Пино.
– Ты установил слежку за женой Лавми?
– Да... Она приехала к своему мужу. Я тебе звоню из забегаловки рядом со студией. Что ты собираешься делать?
– Еду туда.
Удрученный тяжелыми размышлениями, я возвращаюсь в столовую. Берю приканчивает сыр камамбер.
– Новости? – спрашивает он.
– Незначительные... Так, болтовня Пинюшора.
– Этот старый краб не может обойтись без того, чтобы не напустить туману, – заявляет Толстяк и разражается смехом такой силы, что дрожат стекла, а Джими заходится криком.
Фелиция берет малыша на руки, чтобы его успокоить. Он мгновенно перестает кричать. Как это странно, думаю я: невинный младенец стал причиной смерти другого человека. Ему всего лишь несколько месяцев, а он уже делает свое маленькое жертвоприношение.
Глава семнадцатая
В момент моего появления на площадке, съемки фильма «Вступление холеры в Марсель» временно были прерваны, поскольку у главного оператора случился нервный срыв, а ассистентка режиссера сломала ноготь, когда чинила карандаш. Пробираясь сквозь лес погашенных прожекторов, я чувствую, как чья-то энергичная рука обрушивается на мое плечо.
– Решительно, дорогой полисмен, ты начинаешь входить во вкус!
Это Ларонд. На нем рубашка «Made in USA», представляющая нам заход солнца над пальмовой рощей.
– Ты вырядился в сахарскую афишу? – спрашиваю я его.
– Помолчи, это подарок красавчика Фреда.
– Черт возьми, секретарю Фреда удалось обратить его в свою веру?
– Нет, но он был безмерно счастлив от одного слушка, который я пустил через свою газету. Я поведал миру, что он способен выпить без передышки бутылку «бурбона»... Поскольку это неправда, ему это польстило.
Ларонд – гениальный виртуоз в измышлении небылиц на потоке.
– Ну что, твое расследование в ажуре? – напрямик спрашивает он.
– Ты прямо какой-то одержимый, Бебер! Скажи-ка, я слышал, фигуранты болтали, будто здесь находится миссис Лавми.
– Точно, бой!
– Я хотел бы быть ей представленным... Я видел ее фото, она как раз в моем вкусе.
Он вновь смотрит на меня острым взглядом такой интенсивности, что затрагивает мою совесть.
– Когда ты смотришь вот так, – шучу я, – создается впечатление, что ты проводишь желудочный зондаж... Так это возможно или нет?
– Идем, прекрасный павлин.
И он ведет меня в гримерную суперзвезды. Оттуда доносится ужасный тарарам. Альбер открывает дверь, не дав себе труда постучать. У Лавми пьянка. Красавчик с обнаженным торсом восседает на медвежьей шкуре. Американские журналисты с фотокамерами в руках набираются за его здоровье под меланхолическим взглядом его жены. Электрофон высокого класса молотит какую-то песню «Квартета золотой заслонки».
– Хэлло! – радостно говорит Лавми.
Может быть, я и четверть половины олуха, но у этого парня нет ничего общего с отцом, у которого похитили ребенка.
Он расслаблен, доволен собой и другими... Он узнает меня, дружески бьет кулаками по икрам и предлагает взять стакан.
Ларонд перешагивает через него и представляет меня красивой сумрачной девушке. Ее жилы переполнены мексиканской кровью. Это – настоящая красота. Рядом с ней «Мисс Вселенная» будет годиться разве лишь на то, чтобы обратиться в бюро занятости в каком-нибудь захолустье.
Она поднимает свои длинные ресницы, и я вижу устремленный прямо на меня взгляд, который странно сияет на фоне ее матовой кожи.
– Миссис Лавми, представляю вам своего собрата, – говорит Ларонд.
Она с трудом мне улыбается.
