оступилась на лестнице и расколола себе голову. Я поднимаюсь на второй этаж и замечаю на площадке очки Даниэль.
Это вызывает у меня озадаченность. Без своего бинокля она ничего не видела в двенадцати сантиметрах. Следовательно, она не стала бы спускаться по лестнице без очков.
Странно!
Обхожу две комнаты наверху. Одна из них спальня брата, вторую занимала покойная секретарша покойного Буальвана. Дверь в нее осталась открытой. Я тщательно осматриваю помещение. На комоде эпохи Карла Десятого замечаю лежащий на боку флакончик духов.
Духи не какие-нибудь дешевые. Мадемуазель лила на себя «Багатель 69-69», ни больше ни меньше.
Она хотела околдовать красавца Сан-Антонио.
Я обхожу комнату вдоль, поперек и по диагонали, ведя расследование по методам Холмса, Мегрэ и по своим собственным, и наконец натыкаюсь на одну мелкую деталь, ничего не значащую, как речь депутата парламента.
Я говорю о двух мокрых следах на полу за занавесками. Одно из двух, как сказал один малый, которому ампутировали яйцо: или я ошибаюсь, или нет. Если нет, то готов поставить акт пьесы Мольера против нотариального акта, что здесь стоял мужчина в ботинках с мокрыми подошвами. Этот тип дождался прихода малышки, потом, когда она душилась у туалетного столика, набросился на нее сзади. Во время борьбы флакон духов упал.Он потащил девушку на площадку. Она пыталась вырваться и потеряла свои очки, чего нападавший не заметил. Сечете?
Ладно, продолжаю. Когда они оказались возле лестницы, тип изо всех сил толкнул малышку вниз. При падении она потеряла сознание, и если не умерла сразу, то этой падле оставалось бить ее головой об пол до тех пор, пока дело не было закончено.
Теперь повторяю, что, возможно, девушка упала сама. Но как бы то ни было, она мертва, а потому не может мне ничего рассказать...
Бедняжка!
Я бросаю на нее последний взгляд, после чего выхожу, не выключив ни радио, ни свет.
Ночь стала еще холоднее. На обочине шоссе стоит табличка: «Осторожно, гололед». Да уж, поскользнуться очень легко!
Пинюш сидит в кабинете, энергично клацая зубами.
– На этот раз я точно простудился, – заявляет он с вызывающей ноткой.
– А Бержерон?
– Вторую половину дня он провел в своем кабинете на улице Бурс, затем вернулся домой. Машину загнал в гараж, значит, больше выходить никуда не собирался. Не думал же ты, что я всю ночь буду торчать у него под дверью?
– Пино, – сообщаю я, – на твоем горизонте маячит тень досрочной отставки. Тебе не хватает профессиональной добросовестности.
Тогда в нашем учреждении, где вокальные упражнения и так не новость, начинается громкий визг.
– Я не позволю тебе! – орет этот недоделанный. – Любой другой на моем месте сейчас лежал бы в постели с сульфамидами в...
Телефонный звонок прерывает его медицинско-эмоциональную речь.
Звонит Берю.
Он в плохом настроении.
– Слушай, – говорит он, – тот малый, за которым ты велел мне следить – – Ну так что?
– Он уже пять часов сидит в одном бистро на авеню Жюно и режется в карты со своими корешами. Встает, только чтобы нужду справить. А я торчу на тротуаре, пытаясь сквозь занавеску отличить черви от бубен...
– Он поехал в это бистро прямо из Сен-Дени?
– Нет. Сначала заехал в ресторан на бульваре Перейр, где встретился с высокой блондинкой и пожрал с ней. Потом отвез ее на улицу Годо-де-Моруа, на рабочее место. А уже потом поехал в свое бистро. Так чего мне делать?
– Погоди, я думаю.
Гениальные идеи появляются в моих мозгах как раз в случае необходимости.
– Скажи, его тачка где-нибудь поблизости?
– Да, возле кладбища Монмартр, а что?
– Ты ее угонишь.
– Чего?
– На «203-й» нет ключа зажигания. Надеюсь, наш друг не поставил на свою противоугонное устройство, а то будет полный финиш.
– И чего мне с ней делать?
– Доедешь до Булонского леса и оставишь на перекрестке дороги на заставу Сент-Джеймс и шоссе на Нейи. Знаешь, где это?
– Знаю. Дальше?
– Дальше позвонишь сюда, и наш жутко больной Пино передаст тебе необходимые инструкции по слежке за его клиентом.
– А когда я успею пожрать?
– Ты получишь право на сандвичи. Я позвоню в бистро внизу, чтобы тебе приготовили легкую закуску.
– Легкую! – ревет Диплодок. – Я что, похож на человека, который может выжить на легких закусках?!
Я кладу трубку на рычаг, не слушая его дальнейших протестов.
Готово. Теперь мы точно на пути к славе. Я приказываю Пинюшу ждать звонка нашего коллеги, а сам прыгаю в мою «МГ» и беру курс на улицу Годо-де-Моруа.
Прибыв на рабочее место Мари-Терез, я чувствую укол в сердце, не увидев там этой честной труженицы любовной нивы. Неужели вернулась к домашнему очагу? Тогда все мои планы с мелодичным звуком накрываются медным тазом.
Я начинаю приходить в полное отчаяние, как вдруг она появляется. Она выходит из маленького отельчика в сопровождении серьезного вида старенького господина, который только что получил свою порцию экстаза, предварительно спрятав в носок орден Почетного легиона, обручальное кольцо и бумажник.
Она культурно пожимает ему руку со словами «Пока, зайчонок, счастливо. Смотри не простудись» и собирается вернуться к профессиональной деятельности, когда я привлекаю ее внимание сигналом фар. Она узнает мою машину и подходит с широкой улыбкой на губах.
– О! Это вы? Каким добрым ветром?
– Садитесь, прекрасная блондинка! Она садится в мою машину и, когда я трогаюсь с места, шепчет:
– Вы знаете, я блондинка только после визита к парикмахеру.
Я не говорю ей, что ее личная жизнь меня совершенно не интересует. Она бы расстроилась, потому что, как я подозреваю, испытывает слабость к мужественному полицейскому, спасшему ей жизнь.
– Куда мы едем? – спрашивает она, видя, что я не реагирую.
– Пожевать вместе, если вы не возражаете.
Она не может опомниться.
– Вы шутите?
– Нисколько!
– Вот только...
– Да?
– Альфредо должен за мной заехать в десять часов. Если он не найдет меня...
– Я ему позвоню и скажу, что мне нужны ваши свидетельские показания.
