Житие Дон Кихота и Санчо
Предисловие автора ко второму изданию
Это сочинение вышло первым изданием осенью 1905 г., так что публикация совпала — случайно, отнюдь не намеренно — с празднованием трехсотлетия со времени первого появления в печати «Дон Кихота». Моя книга, во всяком случае, написана не к юбилею.
По моей вине в первом издании полным–полно было не только опечаток, но и ошибок и погрешностей, допущенных в рукописи; я попытался исправить их во втором.1.
Мелькнула у меня было мысль, а не предварить ли это сочинение очерком «О чтении и толковании «Дон Кихота»»,2 напечатанным в том же 1905 г. в апрельском номере «Ла Эспанья Модерна», но я отказался от этой мысли, поскольку вся книга — не что иное, как выполнение программы, изложенной в упомянутом очерке. А сказано там, по сути, вот что: пускай себе эрудиты, историки и критики трудятся над выполнением похвальной и полезнейшей задачи, исследуя, что мог значить «Дон Кихот» в свое время и в той обстановке, когда был написан, и что Сервантес хотел в нем выразить и выразил; а нам, всем прочим, должна быть предоставлена свобода воспринимать его бессмертное творение как нечто вечное, вневременное и даже вненациональное и излагать мысли, на которые нас наводит чтение «Дон Кихота». И еще я утверждал, что теперь «Дон Кихот» достояние читателей, всех и каждого, и каждый волен и даже должен толковать его по–своему, если можно так выразиться, мистически, подобно тому как обычно толкуется Библия.
Но если я отказался от намерения предварить второе издание книги упомянутым очерком, то все же предварил его другим, который под заглавием «Путь ко гробу Дон Кихота»3 опубликовал все в том же журнале «Ла Эспанья Модерна» в 1906 г., в февральском номере.
Из всего написанного мною до сей поры это сочинение снискало наибольшую благосклонность читателей, чему доказательством нынешнее переиздание, а также итальянский перевод, недавно вышедший под названием «Commento al Don Chisciotte»4 и выполненный Дж. Беккари для серии «Cultura dell'anima», которую возглавляет Дж. Папини5 и издает Р. Карабба в Ланчано.6 Кстати, готовится и французский перевод.7
И я тешу себя мыслью, что если этой моей книжке повезло больше, чем всем остальным, то вот по какой причине: книга эта представляет собою свободное и личное толкование «Дон Кихота», сочинитель притязает открыть не тот смысл, который вложил в свой роман Сервантес, а тот, который вкладывает в роман он сам, и сочинение мое — отнюдь не высокоученое историческое исследование. Думаю, излишне повторять, что я чувствую себя не столько сервантистом, сколько кихотистом, и притязаю на то, чтобы высвободить «Дон Кихота» из?под власти самого Сервантеса, порою своевольничая настолько, что не соглашаюсь с тем, как понимает и трактует Сервантес своих героев, в особенности Санчо. Санчо попросту навязывал Сервантесу свой образ. Ведь, по моему убеждению, вымышленные литературные персонажи живут в сознании автора, их измыслившего, собственной жизнью, наделены некоторой независимостью и следуют законам внутренней логики, которую не всегда осознает даже сам их создатель. А кто пожелает дополнительных разъяснений по этому поводу и не убоится утверждения, что мы можем понять Дон Кихота и Санчо лучше, чем Сервантес, который их сотворил, а вернее сказать, извлек на свет Божий из духовной сущности своего народа, тот пусть обратится к очерку, упомянутому мною вначале.
Саламанка, январь 1913 г.
Предисловие автора к третьему изданию
Настоящее издание — третье — «Жития Дон Кихота и Санчо», входящего в Полное собрание моих сочинений,1 ничем не отличается от второго, в котором были исправлены не только многочисленные типографские опечатки, но и собственные мои ошибки, порожденные моей импровизаторской торопливостью, — а ими изобиловало первое издание, напечатанное в 1905 г., двадцать три года назад: выход книги в свет совпал с празднованием трехсотлетия со дня выхода в свет самого «Дон Кихота» случайно, а не намеренно — в намерения мои не входило сочинить нечто юбилейное.
И теперь, когда я вычитывал здесь, в моей приграничной ссылке,2 корректуру нового издания, меня частенько тянуло дополнить текст либо что?то исправить, но я всякий раз воздерживался, полагая, что всевозможные дополнения либо поправки будут уместнее в другой работе. Имеются в виду дополнения либо поправки, которые подсказывает мой донкихотовский опыт, накопленный за четыре года жизни в изгнании, за пределами моей несчастной порабощенной Испании. В частности, когда я перечитывал свой комментарий к истории освобождения каторжников, мне подумалось, а не вписать ли еще несколько абзацев, чтобы объяснить, по какой причине каторжники забросали камнями Дон Кихота: они ведь хотели не того, чтобы Рыцарь снял с них цепи, а того, чтобы навесил на них другие цепи и сделал их членами Святого Братства: сей опыт извлек я в мадридском Атенее3 из общения с некоторыми юнцами, именовавшими себя интеллектуалами из элитарного меньшинства.
Сейчас опубликовано уже четыре перевода этой моей работы: два итальянских, один немецкий и один английский.4 И, надо сказать, создатель этого последнего — и превосходного — перевода, профессор Гомер П. Эрл из Калифорнийского университета, был настолько внимателен, что указал мне на мою невнимательность: я?де в одном пассаже вкладываю в уста Санчо слова, каковые у Сервантеса произносит Самсон Карраско; и профессор вопрошал, как ему быть: исправить ли пассаж, убрать ли его совсем или снабдить примечанием, дабы предусмотрительно защититься от уколов высокоученых критиков. Я мог бы отослать его к эссе «О чтении и толковании «Дон Кихота»», напечатанному мною в первый раз в апрельском номере журнала «Ла Эспанья Модерна» за 1905 г.; в этом эссе я со всей недвусмысленностью определил, какова цель и каков дух моего комментария, — подобным же образом мистики комментировали Новозаветное Священное Писание; и я мог бы сказать американскому профессору, что оставляю эрудитам, историографам и литературоведам похвальную и полезнейшую задачу раскапывать, что мог значить «Дон Кихот» в свое время и в обстановке, в которой был создан, и что в нем хотел выразить — и выразил — Сервантес. Но я предпочел дать профессору другое объяснение; вот оно.
В предисловии к «Дон Кихоту» — каковое, как все почти предисловия (включая и это), только литература и не более того — Сервантес открывает читателям, что повествование о героическом житии Рыцаря Печального Образа было обнаружено им в писанных по–арабски бумагах некоего Сида Амета Бе- ненхели, откровение великой важности, ибо тем самым добрый — воистину добрый! — Сервантес открывает нам то, что мы могли бы обозначить как объективность существования, — а «существовать» — это «быть сущим», то есть «пребывать в реальности» Дон Ь^ихота и Санчо и всего их окружения за пределами измышлений и над этими измышлениями. Я же, со своей стороны, полагаю, что этот самый Сид Амет Бененхели был не араб, а еврей, притом еврей из Марокко; и он также отнюдь не измыслил историю. Во всяком случае этот арабский текст сейчас у меня, и хоть я позабыл даже то немногое, чему научил меня сеньор Кодера в Мадридском университете, — а он удостоил меня премии по своему предмету! — однако же этот текст читаю бегло; и я убедился, что место, о котором говорит профессор Эрл, если кто неверно прочел, так это Сервантес, правильным же является мое толкование, а не сервантесовское. Полагаю, вышеизложенное защищает меня от любых критических наскоков со стороны всяческих профессоров и прочих профессионалов.
Полагаю также, что мне незачем затягивать это незатейливое предисловие и излагать мои воззрения
