вариантом существования людей. Я имею ввиду цивилизацию машин, науки, технологии. Цивилизацию вещей. Цивилизацию, воздействующую главным образом на внешний мир. А ведь переустройство внешнего мира ничто по сравнению с переустройством человека. Мы часто забываем об этом. Нас преследуют материальные заботы. Духовные искания, духовное совершенствование все еще остается уделом одиночек. Но рано или поздно человеку придется заглянуть в самого себя, в свою душу. Уверен, он сможет найти там больше ценностей, чем во всей Галактике. Поэтому я могу представить себе цивилизацию, в которой науку заменяет искусство, где чувства и интуиция важнее знания, где вместо прогресса вещей существует прогресс человеческой личности.
— Такое возможно на Земле?
— Трудно сказать. Но в одном я уверен — ни боги, ни дубы, ни космические пришельцы не могут помочь нам. Спасти человечество можем только мы сами.
— Мы — очень широкое понятие. А что сделали для спасения человечества лично вы?
— Я? — он задумался. — Вчера утром по дороге сюда я подвязал сломанное деревце. А еще раньше я участвовал в создании оружия. Страшного оружия. В то время-оно уже существовало, но у нас его не было. Кто знает, возможно, если бы мы не успели тогда, мир давно бы уже лежал в развалинах.
— И последний вопрос — что с вашим лаборантом? Я не хотел бы, чтобы все случившееся как-то отразилось на нем. Виноват я один.
— Вопрос очень непростой… — профессор встал, подошел к книжной полке, взял какой-то объемистый том, полистал его и небрежно сунул обратно. — Очень непростой… Дело в том, что лаборант исчез. Сначала я думал, что он ушел в смежное пространство вместе с вами. Оказывается — нет. Куда же, спрашивается, он мог деться?
— Может просто сбежал?
— Исключено. Выйти из института незамеченным нельзя… Только что мне на ум пришла одна странная мысль… Во второй половине прошлого века, в одном из местечек под Могилевом, жил интересный и загадочный человек — школьный учитель Якутович. Систематического образования он по каким-то причинам не получил, экзамен на должность сдал экстерном. Ему приписывается авторство многих весьма интересных, но невыполнимых по тем временам проектов. Он изобретал летательные аппараты, самодвижущиеся повозки, подводные лодки. Пытался, правда, без особого успеха, предсказывать будущее. К несчастью, ни одна из бумаг, написанная его рукой, не сохранилась. Косвенным путем можно предполагать, что Якутович самостоятельно пришел к выводам, сходным с теми, что изложены в общей теории относительности. Кроме того, он неоднократно высказывался о многомерности Вселенной.
— Ну и что из этого?
— А то, что фамилия исчезнувшего лаборанта тоже была Якутович. И инициалы сходятся. Я проверил по справочнику. Почему бы не предположить, что это одно и то же лицо. Бросившись спасать вас, Якутович попал в энергетическое поле, образовавшееся на месте стыка смежных пространств. Процессы, происходящие в этот момент, изучены еще не до конца. Известно, что время там может превращаться в пространство, а пространство — во время. Якутович, таким образом, оказался отброшенным в прошлое. Хотя, это всего лишь мои предположения.
— Как вы считаете, он был счастлив в той жизни?
— Не думаю. На чужбине всегда не сладко. Будь то чужбина в пространстве или чужбина во времени. По крайней мере, в личном плане он был очень одинок.
— Ясно. Больше вопросов не имею. Скажите, чтобы меня отсюда выпустили. Пойду домой. Мне нужно побыть одному.
— А штаны?
— Наплевать. Все равно придется объясняться с женой. Скажу, что был у любовницы. Выйдет очень убедительно.
…Какая-то усатая рожа проводила меня до дверей вестибюля, накинула на плечи пальто, сунула в руки шапку и осклабилась на прощание. Возможно, меня приняли за знаменитого йога или наследного принца неведомой державы.
За ночь слегка подморозило. Тонкий ледок тихо похрустывал под ногами и приятно щекотал пятки. Где- то впереди над проспектом полыхало желтое зарево, брызгали искрами дуги первых троллейбусов.
Я совершенно разучился ориентироваться в мире голых бетонных вертикалей и скоро заблудился. Долго бродил по каким-то глухим переулкам, заходил в слабо освещенные дворы, натыкался на детские песочницы, пока не попал в узкий грязный тупик, забитый огромными жестяными ящиками. От них пахло кислятиной. Кто-то зашуршал бумагой и метнулся в сторону. Это был облезлый коротконогий пес. Поджав хвост, он забился в щель между мусорными контейнерами.
— Ну, здравствуй, — сказал я.
Пес заскулил и съежился, ожидая удара.
— Не бойся, — я подошел поближе. — Не трону. Сегодня странная ночь. Ночь вопросов и ответов. Хочешь, я возьму у тебя интервью?
Пес заскреб лапами по мерзлой земле и жалобно тявкнул.
— Я сочувствую тебе, псина. Ты тоже угодил в чужой мир. Тебе бы сейчас в поле за зайцами гоняться, а ты чужие объедки подбираешь. Как это вы докатились до жизни такой?
Пес молчал. Он не верил мне. Мой ласковый голос ничуть не успокоил его.
— Не хочешь отвечать? А может просто не знаешь? Конечно, откуда тебе знать. Ведь ты и родился, наверное, на помойке… А ведь в свое время вы нам крепко подсобили. Выручили. Помогли выйти в цари природы. Туго бы людям пришлось без ваших когтей и без вашего нюха. Без вашей преданности. Никому вы спуску не давали — ни лосю, ни мамонту, ни родному брату-волку. А теперь вот не нужны стали. Подыхаете под забором. Были друзьями, стали обузой… Хотя нет, шапки из вас неплохие получаются. Что рычишь? Не нравится?
Пес напрягся, выбирая момент, чтобы рвануть мимо меня в ближайший закоулок.
— Ладно, беги, — разрешил я. — Взял бы тебя с собой, да сам не знаю, где мой дом. И угостить тебя нечем. Так что, извини.
Я повернулся и пошел назад. В слепых глазницах окон уже зажигались огни. Хлопали двери подъездов. Ранние прохожие провожали меня удивленными взглядами.
Но ничего этого я не замечал. Не выбирая дороги, брел куда-то, стараясь не потерять, не вспугнуть смутный, неясный образ, вдруг проступивший передо мной сквозь тусклое и сырое декабрьское утро — светлые растрепанные волосы, темные печальные глаза…
