— Вот жизнь! Даже чая приличного не хватает. А что вы вообще любили там есть?
— Бананы и апельсины.
— А что это такое? — протиснулся вперед чумазый малыш с явными признаками рахита.
— Если ты когда-нибудь пробовал мыло, значит, и вкус бананов знаешь. — Наташа прижала к себе малыша. — А ананасы и того хуже.
— Говорят, вам даже змей приходится есть?
— Приходится. Я сама ела. Угри называются.
— А что же вы так одеты плохонько? Неужто ватников на всех не хватает.
— Мне вот не хватило.
— Не расстраивайся, родимая! Я тебе свой старенький подарю.
— А как насчет веры истинной? Забыли, поди, кумиров? Жертвенный огонь не разводите?
— Не разводим. И кумиров забыли.
— И Перуна? — с ужасом воскликнул кто-то.
— И Перуна.
— И Даждьбога?
— И Даждьбога.
— До чего народ замордовали, бесы! Чтоб их леший разорвал!
— Хватит дитя мучить! — дородная баба обняла Наташу. — Да на ней, бедной, лица нет. Покормить надо вначале гостью дорогую, а уж потом вопросами мучить. Я сегодня как раз шанег напекла.
Обед накрыли прямо на плоской панели пульта управления, предварительно убрав с него недосушенные пеленки. Посуду и пеленки извлекли из аппаратных стоек, в которых клацали реле и стрекотали шаговые искатели. Наташа ела исключительно мало, выпила только кружку брусничного чая, да слегка поклевала шанежку размером с колесо от детского велосипеда. На все уговоры сердобольной хозяйки она отвечала отказом, ссылаясь на отсутствие привычки к такой хорошей пище, чем едва не довела ту до слез. Пряжкин, впавший в мрачное состояние духа, также не притронулся ни к еде, ни к самогону. Зато Пашка, ввернув за двоих, сразу повеселел и принялся популярно разъяснять Наташе устройство индикатора кругового обзора, методику заправки стратегических ракет топливом и преимущества разделяющихся боеголовок над всеми остальными.
«Откуда он только всего этого нахватался, — подумал Пряжкин рассеянно. — Впрочем, скорее всего от меня самого, от кого же еще. Болтаю много, особенно по пьянке».
На душе было муторно и хотелось выпить, но слово, данное Наташе, сдерживало.
— Пойдем, — сказал ей он. — Посмотришь пусковую шахту.
— Не хочу. — Наташа отрицательно покачала головой. — Я устала.
— Тогда отдохни. У меня здесь есть своя комната.
— Хорошо. Проводи меня. Только сразу договоримся, не трогать меня сегодня.
В маленьком кабинетике, где пахло одновременно и затхлым погребом и вокзальным сортиром, Наташа сразу забилась в угол дивана и положила голову на согнутую руку. Пряжкин расхаживал из угла в угол, не зная, что и делать. Злость и нежность разом терзали его. Он хоть и старался гнать прочь все невеселые мысли, но тем не менее, ни на минуту не мог забыть, что всего через несколько часов вновь предстанет пред очами кабинета министров, да еще не один, а с Наташей.
Что скажет он им? Как поведет себя она? Чем все это закончится? Еще до конца этого дня он будет или бесконечно счастлив, или растоптан в пыль.
Заснуть бы крепко-крепко и проснуться после того, как все решится, подумал Пряжкин.
— Сядь, — сказала Наташа неожиданно спокойным, хоть и безжизненным голосом. — Сядь, не суетись.
— Хорошо. — Он сел подальше от нее, у дверей.
— Говори. Ты ведь хочешь что-то сказать.
— Я хочу спросить. Зачем ты пришла сюда?
— А ты как думаешь?
— Ты шпионка?
Пусть бы она рассмеялась в ответ или даже неловко соврала — это было бы не так страшно, как наступившее молчание, долгое тяжелое молчание.
— Скажи что-нибудь, — попросил Пряжкин, чувствуя, что начинает цепенеть от запредельного, досель неизведанного ужаса.
— Как это тебе лучше объяснить… — Наташа устало вздохнула и откинула волосы с лица. — Я не шпионка в том смысле, как это понимаете вы. Мне не нужны ваши тайны, даже самые жуткие. Тем более я не хочу причинить вам вред. Но я и не перебежчица, за которую себя выдаю. Никто не посылал меня сюда, и я не имею никакого задания. Все это только моя собственная инициатива или, если тебе будет угодно, моя дурость. Мне нужно было побывать среди вас, говорить с вами, попробовать понять вас. Ведь это совсем другая цивилизация, другой народ, вы почти что инопланетяне. Не знаю, для чего все это мне нужно. Тут и любопытство, и каприз, и даже амбиции… Возможно, потом я написала бы о вас. Ведь я собираюсь стать журналисткой. А может быть, все это навсегда осталось бы со мной. Не знаю… Но сейчас… Сейчас мне страшно. Вы сами себя добровольно заточили в тюрьму. Вы беспощадно губите друг друга. А ваши дети… Это просто кошмар какой-то. Они-то в чем виноваты?
— Ты действительно так считаешь? — спросил он холодно.
— Да. Ты думал, меня интересуют ваши допотопные ракеты? Успокойся. Их давно никто не боится. Над вами постоянно висит противоракетный спутник, а вокруг натыканы зенитные комплексы. Любая ваша ракета будет уничтожена прямо на старте.
— Ты противоречишь сама себе. Если вы нас не боитесь, зачем же все это: зенитные комплексы…
— Нормальные люди не боятся буйнопомешанных. Но помещают их под надзор в специальные клиники. Точно так же и с вами. Мы точно знаем, сколько у вас боеголовок и каков их тротиловый эквивалент. Мы примерно знаем даже намеченные для них цели. Уверена, что ваши ракеты далеко не улетят. Но ведь взрыватели боеголовок установлены так, чтобы неминуемо сработать при разрушении ракеты. Правильно я говорю?
— Это тебя не касается.
— Кроме того, вы можете сами взорвать свой ядерный арсенал. То ли по халатности, то ли по пьянке, то ли из фанатизма. С вас станется! Хотя все соседние поселки отселены, роза ветров в этих краях такая, что радиоактивное заражение покроет огромную площадь, и том числе и мой родной город, где проживают полмиллиона людей. Скажи, это нужно вам?
— Значит, вы все же нас боитесь?..
— Господи! — Она всплеснула руками. — И это говоришь ты, быть может, самый разумный человек здесь…
Она встала и подошла к столу, на котором среди всякой другой аппаратуры был установлен большой, многодиапазонный радиоприемник.
— Он исправен?
— Да.
— Ты слушаешь его?
— Иногда.
— И что же?
— Да ничего. Бред какой-то. Или ложь.
— Почему ты так решил?
— По-твоему, я слабоумный? Кое в чем и сам могу разобраться.
— Ужас! В чем ты, милый, разбираешься? Ты ведь уверен, что у нас надписи на этикетках делают писари. Вы сажаете маринованную свеклу и ждете урожая. Вы ничего не знаете об окружающем мире. А о себе вы хоть что-нибудь знаете? С чего все это началось? Скажи! Как появился этот жуткий город? Как вас учат этому в школе?
— Разве ты сама не знаешь?
— Я-то знаю! А вот как знаешь ты?
— Дабы пресечь происки враждебных сил, толкавших государство к гибели, а народ к нищете, рабству и
