именно короткий, чтобы не попасть во власть к деревьям, – и выпивали по нескольку глотков из своих стремительно сокращающихся припасов или съедали по нескольку кусков всухомятку. И еда была совершенно безвкусна. Казалось, гибель Хессет убрала из мира все краски, все запахи, все вкусовые ощущения. Они шли по черной земле под серым небом – и даже когда приливное Фэа время от времени собиралось вокруг Йенсени и лепило перед ней образ ракханки, сам этот образ оказывался соткан из бесцветного тумана и пара.
Уже сильно заполдень они вышли к новому гранитному островку. Этот островок вздымался из базальтового моря под таким крутым углом, что им пришлось обойти вокруг, прежде чем они отыскали более или менее сносный подъем. Собственно говоря, это была не столько тропа, сколько достаточно пологая, осевшая слоями стена, которую в случае крайней необходимости можно было использовать в качестве лестницы.
И когда, наконец, они забрались на место, подходящее для привала, – это была широкая площадка, расположенная футов на десять ниже вершины гранитного утеса, – Дэмьен почувствовал, что горе все-таки одолело его, обрушилось на него с полной силой. И он не стал противиться собственным чувствам. Девочка улеглась на камень, – подальше от обрыва, он уж об этом позаботился, – и принялась тихо плакать, дав волю всему горю и всем страхам, вынесенным ею за этот долгий день. Дэмьен не стал вмешиваться. На своем веку он насмотрелся на человеческие страдания и понимал, что без них исцеление не бывает полным. Ни одна рана не закроется, пока вся влага не вытечет из нее до последней капли.
Наконец он негромко окликнул ее по имени.
Сначала Йенсени, казалось, пропустила его обращение мимо ушей. Затем, через несколько секунд после того, как прозвучало ее имя, посмотрела на него. Глаза у нее были красными и опухшими, все лицо заливали слезы. Дрожа всем телом, она утерла глаза и нос рукавом, – и только потом посмотрела на него, не зная, что он сейчас скажет.
– Я хочу помолиться за упокой души Хессет. Это особая молитва, мы читаем ее, лишь если кто-нибудь умирает. Обычно… – И вдруг он поперхнулся собственными словами. – Обычно мы читаем эту молитву, когда хороним кого-нибудь. Но бывает и так, что люди, которых мы любим, умирают вдали от нас или же что- нибудь случается с их телами… как это произошло с Хессет. Тогда мы просто читаем молитву там, где находимся, потому что Бог… Он может услышать ее отовсюду. – Дэмьен взял минутную паузу, давая ей возможность обдумать услышанное, а потом, тихо и нежно, попросил: – Мне бы хотелось, чтобы ты помолилась со мной.
Она сперва помолчала. Потом хриплым шепотом спросила:
– А как это?
Он сделал глубокий вдох:
– Мы расскажем Господу о том, как мы любили Хессет, о том, как нам жаль, что ее не стало. И потом расскажем ему обо всем хорошем, что она сделала, и о том, как она обо всех заботилась, а потом попросим Бога позаботиться о ней и проследить за тем, чтобы она воссоединилась со своим народом, воссоединилась бы с душами тех, кого она любила… И это все, – столь же хрипло, как девочка, закончил он. – Это всего лишь… своего рода прощанье. – Он подал ей руку. – Давай же. Я буду тебя направлять.
Сперва она даже не шевельнулась. В глазах у нее стояло странное выражение, и поначалу Дэмьен приписал его страху перед Святой Церковью. На мгновение он испугался того, что принял неправильное решение, что, собравшись утешить ее, на самом деле только разбередил ее раны.
Но тут Йенсени прошептала со слезами в голосе:
– А после того, как мы это сделаем для Хессет… можно… мы сделаем то же самое для моего отца?
– Ах ты Господи… – Он притянул ее к себе, нежно и в то же самое время настороженно, потому что боялся, что она оттолкнет его. Но она припала к нему сама, она обняла его, она снова принялась плакать, уткнувшись в лохмотья его рубахи, принялась лить слезы, которые сдерживала так долго, что они, должно быть, выжгли изнутри всю ее душу. – Разумеется, Йенсени. Разумеется. – Он поцеловал ее в темя. – Да простит меня Бог за то, что я сам до этого не додумался. Ну конечно же.
И посреди пустыни при свете луны они принялись молиться за упокой души тех, кого любили.
12
Реку захлестнуло весеннее половодье, и ее ледяные потоки с легкостью преодолевали многочисленные подводные камни, отмели и водовороты, которые могли бы представлять собой опасность в другое время года. Три лодки стремительно скользили по воде, весла слаженно опускались в волны, на которых плясали золотые блики Коры, весла опускались и поднимались, опускались и поднимались.
Сегодня они решили не использовать пар. Ни пар, ни любой другой источник энергии, способный поднять хоть какой-нибудь шум. Если бы охота шла только на людей, капитан, возможно, и рискнул бы, но одной из беглянок была ракханка – а в здешних местах слух ракха может различить шум мотора за сотню миль. Особенно когда беглянка понимает, что для нее это вопрос жизни и смерти.
Странно было охотиться на соплеменницу. Странно и… интересно.
Они подплыли ко входу в ущелье, где он скомандовал вытащить лодки на берег. Его руки в тонких кожаных перчатках смахивали на человеческие, и он осознал комизм ситуации, подав команду жестом.
Его подчиненные вытащили лодки повыше, чтобы их не смыло паводком, и встали в кружок около своего капитана. Экономя слова и жесты, он описал место, в котором они находятся, цель и задачу.
– Живьем? – спросил один из них.
– По возможности, – ответил капитан.
Он откинул на плечи капюшон, защищавший его лицо и голову от солнечного света. Холодный бриз взметнул в воздух густую гриву. Он принюхался, выискивая какие-нибудь любопытные запахи. Но ничего полезного не учуял.
– А вы уверены, что они высадятся именно здесь? – поинтересовался один из его людей. – Не выставить ли нам засаду в каком-нибудь другом месте?
Капитан повернулся лицом к этому человеку. Ему не понадобилось даже предостерегающе зашипеть – хватило одной гримасы. И без того бледное лицо человека стало еще бледнее.
– Его Высочество утверждает, что они высадятся здесь. – В голосе капитана прозвучало нескрываемое
