Весь пафос своих раздумий он изливал в письмах к близким.
И ныне, читая его рассуждения, поражаешься чистоте и глубине мыслей, патриотизму и огромной художнической ответственности перед родиной, которую Иванов постоянно чувствовал:
«…Мы несем всю тягость труда, чтобы в соревновании с просвещеннейшими нациями выиграть первенство… посреди чувственных собственных искушений, посреди пренебрежений от великих мира, у которых художник и крепостной их человек — почти одно и то же. Образование их, основанное грошовыми европейскими учителями, делает их поклонниками даже и посредственности европейской. Нам… нужно их перевоспитывать в том разуме, что от них, как от лиц правительственных, могут зависеть и лучшие успехи отечества; это — работа, которой не знают совсем ни немцы, ни англичане, ни французы.
Общение с передовыми людьми своего времени помогло Александру Иванову создать произведение, которое самим своим художественным качеством, глубочайшей духовностью призывает людей понять необходимость свободы, раскованности, чистоты и доброты.
Ныне евангельский сюжет картины бесконечно далек и даже, может быть, непонятен многим. Впрочем, Александр Иванов никак не живописец-иллюстратор религиозных тем.
Прочтите, как понимал картину «Явление Христа народу» Репин:
«По своей идее близка она сердцу каждого русского. Тут изображен угнетенный народ, жаждущий слова свободы, идущий дружной толпой за горячим проповедником». Далее он называет это грандиозное полотно «самой гениальной и самой народной русской картиной».
Кстати, к концу жизни, уже окончив «Явление», Александр Иванов жаловался, «что потерял веру»…
К этому выводу его привели не одни тяготы и испытания, но и глубокое понимание истории человечества, нерешенных проблем современности.
Чего стоят эти строки:
«В настоящую минуту я беднее нищего, потому что нищий имеет право просить милостыню у всякого. Но просить милостыню Иванову… странно и думать».
Голова фарисея в чалме.
Трудно поверить, но эти слова начертаны рукою мастера, способного, будь на то желание, обрести огромные капиталы.
Но Иванов терпел.
И писал, писал, писал свою большую картину.
Иордан сообщал мастеру из Петербурга:
«На вас кричат не в пару, а в четверку: зачем не оканчиваете картину!» и строго назидал: «Имейте бодрость сказать: кончена».
Даже добрейший друг художника Василий Андреевич Жуковский как-то в сердцах обронил такую фразу:
«Куда же он пишет такую большую картину?»
Санкт-Петербург. Июнь 1858 года. Белая ночь.
Сырой морской ветер гонит лиловые обрывки туч по мерцающему пепельно-розовому небу.
Свинцовые волны Невы теребит зыбь.
Моросит. На блестящих каменных спинах сфинксов, сторожащих вход в Академию художеств, — мокрые блики зари.
Чуть золотится тяжелый купол Исаакия.
У парапета — мужчина в длинном сюртуке со старомодной окладистой бородой. Ветер срывает шляпу, гонит в лицо холодные брызги дождя…
Александр Андреевич Иванов только сегодня приехал на родину и, сбежав от друзей, поспешил поглядеть на Академию, Неву, любимый город.
Два могучих атланта поднатужась подпирали вход в святилище искусства.
На фасаде Академии читалось: «Свободным художествам».
Художник глядел на бегущие воды реки и вдруг подумал, как быстро пролетело время. Двадцать восемь лет в Италии.
Сколько невзгод, радостей, обид, тягот перенес он.
Александр Андреевич вспомнил надпись в альбоме, которую сделал еще молодым: «Предприимчивый человек должен прежде всего осудить себя на страданье, а потом уже вкусить успех..
Иванов усмехнулся, перед его глазами предстала приписка, которую он сделал позже:
«Не должно, однако ж, желать, чтобы они простирались до конечного угнетения».
Явление Христа народу. Фрагмент.
С утра началась столичная суета.
Привыкший к уединению, живописец был смятен блеском сановных мундиров, в его глазах сверкали роскошные паркеты приемных. Его хотели видеть все.
Престарелые фрейлины и светлейшие князья.
Гофмаршалы и высокие титулованные особы.
Он терялся от пестроты и пошлости беспрестанных встреч.
Бывали, конечно, и радости. Званые обеды с коллегами.
Звонкие тосты, горячие поцелуи.
Но и это оставляло осадок усталости и горечи.
Дело с приобретением картины «Явление…» не двигалось.
Иванов превратился в ходатая, чуть ли не в комиссионера, что бесконечно унижало нежную и ранимую душу великого художника. Этого ли он ждал?
Его окружала пестрая публика, разглядывавшая столь нештучное, нелюдимое существо. Министр двора граф Гурьев был поражен, что Иванов русский.
Так он был несовременен со своей крестьянской бородой на фоне лощеных военных, сановных вельмож, действительных статских и тайных советников и той светской черни, которая всегда гнездится рядом с власть имущими.
Александра Иванова милостиво принял император. Александр II пожал руку художнику и даже соизволил расспросить его о картине.
Но Иванов был наблюдателен.
Придворные, окружавшие их, не стесняясь присутствием монарха и его гостя, перемигивались, пересмеивались и переговаривались шепотом между собою.
Художник немедля понял, что он составляет на этой ярмарке тщеславия всего лишь занятную игрушку на миг, не более…
Мастер был смертельно обижен.
Его картину после этого приема могли ругать досужие газетчики, чинить ему препятствия очередные столоначальники.
Он действовал уже чисто механически.
Здоровье его было расшатано.
Он чувствовал себя с каждым днем все хуже и хуже…
Одна лишь встреча как-то выпадала из страшного калейдоскопа этого скорбного месяца. Александр Иванов встретился с Николаем Чернышевским.
Явление Христа народу. Фрагмент.
