Он учился у них жить.
Гремели составы, звякали буфера, надсадно кричали паровозы. Пахло мазутом, углем и тем особым, колдовским запахом, который рождает дорога.
Мальчик провожал сверкающие поезда и мечтал о далеких городах, обозначенных на белых эмалевых табличках вагонов.
Думал ли он, что ему доведется объехать Россию, Европу, Америку?
Стонут рельсы. Лязгают колеса на стыках, пронзительно визжат тормоза. Саша прислушивается к голосам стали и железа. Он рано привык чутко слушать, зорко видеть, а главное, сердцем, душой ощущать состояние, обстановку, время. Его влекли строгие ритмы металлических конструкций, тонкие, рейсфедер- ные паутины проводов, тяжелые корпуса паровозов.
Ночной пейзаж.
Каких только людей не встретишь на перроне!
До чего они не похожи друг на друга!
Вот проходит состав на фронт- Из вагонов высыпают солдаты. Пахнет махоркой, сапогами. Гремят котелки. Шум и гам.
Или курьерский. «Чистая публика», невзирая ни на что, едет отдыхать на юг. Носильщики снуют. Степенно выходит начальник станции. Около спальных вагонов обязательно генерал, изящные дамы. Еле слышный запах духов. Невнятный говор.
Другой мир…
Сколько поездов — столько разных людей со своими заботами, со своим единственным обликом, силуэтом, походкой!
Перед глазами юноши мелькали теплушки, набитые мешочниками, и санитарные поезда.
Позже он увидит платформы с тачанками и ржущими конями, бронепоезда в ярких лозунгах.
Сам двадцатый век, громыхая и набирая скорость, проносился перед Александром Дейнекой.
И он пытливо запоминал, примечал заметы времени.
Спустя много лет он будет с благодарностью вспоминать эту школу и своих учителей — машинистов, сцепщиков, мастеров, — веселых, порою грубоватых. Он на всю жизнь научится ценить руки, строящие дома, заставляющие бежать поезда, летать самолеты. Он навсегда полюбит труд.
И когда вечер зажигал яркие огни семафоров, отец и сын шли домой.
Отец — плотный, широкоплечий, в черной фуражке и черной толстовке.
Сын — стройный, русоголовый, немного застенчивый, похожий на мать.
Курск встречал их ветром, горьким и теплым. Навстречу чинно шли пары — девушки в белом и парни в пиджаках, лихо наброшенных на плечи. Скрипели калитки. Хлопали ставни. Пахло дымом. На скамейках у ворот судачили старики. В садах пели птицы. Город жил своей жизнью, нераспознанной, таинственной.
Мать накрывала в садике ужин. Лампа на столе мигала и превращала все знакомое в сказочное и новое. И когда дом засыпал, Саша вспоминал дневные встречи и рисовал. Скоро рисунков стало так много, что их заметили старшие. И не за горами будет день, когда плачущая мать проводит пятнадцатилетнего сына «учиться на художника».
В обеденный перерыв в Донбассе.
Шла война. Это был 1914 год…
Прошли годы…
Пляшут фонари, мечутся оранжевые тени на синем снегу. Над Москвой лиловое марево, и оттуда хлещет мокрый мартовский снег. Шумная ватага молодежи шагает сквозь непогоду. Позади прокуренный зал, громкие речи, слова, слова.
Их ждет нетопленое общежитие, пайка хлеба, остывший кипяток. Но им все нипочем.
Вхутемасовцы — народ горячий. Только что окончен диспут «Революция и Рафаэль», и ребята, невзирая на вьюгу и метель, продолжают спор.
Один из них, худой парень без шапки, с гривой рыжих волос, декламирует стихи модного поэта:
Слова тонут в вое ветра, хлопья снега слепят глаза.
— Глупость, — вдруг спокойно говорит плотный парень в красноармейской шинели. В мерцающем свете фонарей его энергичное, открытое лицо бледно.
Из-под русого чуба взгляд острый.
Такого не забудешь.
Губы жестко сомкнуты. Подбородок, будто рубленый, говорит о недюжинном характере.
Александр Дейнека. Студент Вхутемаса. Хороший товарищ.
В общем, он почти как все, но у него в отличие от многих шумливых коллег есть своя линия, свой взгляд на жизнь.
Он хлебнул ее, этой горькой, трудной, чудесной жизни, и готов за нее не только ежеминутно спорить, но и драться насмерть. Будущий мастер никогда не забудет красоту родной земли, опаленную войной, кровь товарищей, с которыми ходил в огонь атак, и никогда не примет этого пустячного столичного нигилизма, всеотрицания, всепоношения…
Тракторист.
Он любит жизнь, а значит, красоту. Ему, знавшему цену труду, дика сама мысль разрушения прекрасного, созданного подвигом великих мастеров прошлого.
Пока он не ввязывается в эти диспуты.
Он молчалив. Он много видит, и в нем зреют пластические образы нового. Пройдет несколько лет, и он ответит всем этим крикунам и покажет им новую красоту. Лаконичную, строгую.
А пока жизнь продолжалась.
Художественный мир Москвы начала двадцатых годов бурлил. Самые невероятные эксперименты сменяли друг друга. В эти дни открылась Первая дискуссионная выставка объединений активного революционного искусства.
Александр Дейнека со своими товарищами Юрием Пименовым и Андреем Гончаровым участвовал на этой выставке под девизом «Группа трех».
Пусть читатель не удивляется: это были годы, когда в ходу были художественные группы, маленькие выставки и большие манифесты.
В одном из залов выставки любопытно оформленная стена. Все пространство от пола до потолка заклеено рукописями.
А рядом стремянка с аншлагом:
«Все, кто хочет познакомиться с моим творчеством, пусть потратят два-три часа и прочтут эти рукописи. В этом поможет стремянка. Художник Никритин».
На этой же стене слева в золотой раме вполне прилично написан мужской портрет.
