казаться привычным, примелькался этот вечно меняющийся, трепетный, прекрасный мир природы…
Мы часто говорим: утро, день или ночь… Но всегда ли мы замечаем, сколько бессчетных перемен таят в себе нюансы переходов из одного состояния дня в другое, сколько изумительных сочетаний открывается нашему глазу в острых силуэтах деревьев, домов, архитектурных ансамблей, словно вписанных в воздушную панораму движущихся облаков, феерического света восходов и закатов?
Всегда ли мы видим прелесть пейзажа современного большого города?
Ведь сколько жизненных коллизий открывает нам эта вечная драматургия обыденности.
Город…
Великий волшебник и режиссер.
Он показывает нам ежеминутно тысячи никогда не повторяющихся мизансцен, живых, полных движения человеческой души, отражающих все оттенки характеров и положений, от лирической взволнованности юности до суровой уравновешенности старости.
Надо только видеть! А это нелегко…
Ибо наблюдатель, поэт и художник, живущий в каждом из нас, пока мы бываем детьми, потом, с годами, с превеликим тщанием изгоняется нами самими.
Тропинки к автобусам.
И мы в большинстве своем становимся мудрыми скептиками и резонерами, которым не до цветов или закатов… Словом, как это ни грустно, такова логика жизни…
Большие художники и поэты помогают нам как бы вновь обрести это чувство, это состояние юной лирической взбудораженное™. Они заставляют нас властью своего искусства понимать всю огромную значимость слов — непреходящее в преходящем.
Учат нас замечать и любить прекрасное, столь обильно заключенное в мире, окружающем нас.
Полотна Пименова, полотна-новеллы, таят в себе свежесть неуставшей души художника, тонкость и в то же время широту обобщений. Его холсты помогают нам понимать поэзию прозы.
Глубокая интимность пименовских картин — в их истинной несочиненности, в несомненной их жизненности. Мастеру глубоко чужда литературщина в живописи, подменяющая порою художественность пластического выражения.
Метафоричность языка Пименова — это цепь открытий дайной в полвека.
«Каждый день нас охватывает поток жизни, — говорил Пименов, — порой он накрывает нас целиком энергией больших событий действительности, порою только задевает тихим краем, мокрой от дождя веткой, розовым облаком в вышине. Все, что встречается задень, огромно и поразительно разнообразно…
Душа искусства — тонкая душа, и чем сложнее и умнее будет становиться человек, тем богаче и умнее будет становиться его искусство.
Искусство — дело интеллигентное, оно требует не умения ремесленника, а особого, сложного строя души…»
Станковая, реалистическая живопись Пименова предельно проста. Рисунок, цвет, композиция ясны. Но это сложная простота.
Простота в искусстве…
Мне вспоминается один любопытный и поучительный диалог, записанный еще в прошлом веке.
Однажды американская художница Мэри Кассет сказала великому французскому живописцу Ренуару:
— Одно обстоятельство против вас. Ваша техника слишком проста. Публика этого не любит…
Ночные телефоны.
— Ничего, — весело ответил Ренуар, — сложные теории можно придумать позже.
Этот разговор, состоявшийся почти сто лет назад, звучит очень современно, потому что и сегодня мы порою принимаем излишне усложненную, а порою огрубленную форму как выражение сложности и современного сгиля-в живописи. Думается, что это не так.
Замоскворечье.
Ордынка. Звонкий булыжник. Радужно яркие дуги ломовиков. Деревянные флигели.
Голуби в весеннем небе, грачиный грай, скрип телег. Вечерний благовест. Герань в окнах…
Быт неспешный. Кружевные занавески. Узорные наличники старых домов. Шумная карусель престольных праздников.
Буйство масленицы. Голубые сугробы рождества. Визг полозьев лихачей. Снег, снег, снег.
Розовые лица девушек… Кустодиевская матушка Москва. Кряжистые лабазы. Приземистые чайные с шустрыми половыми. Размеренная поступь испокон заведенных обычаев, порядков, порою диких и страшных.
Благочинье и чистоган. Богатство и нищета…
Русь… Убогая и обильная… Малиновый перезвон колоколов. Грандиозная мишура и сусальная позолота империи. Суровая, жестокая быль рабочих окраин. Рогожская и Пресня…
Канун первой революции.
Таков был сложный, сложный, сложный мир, когда в 1903 году в дождливый ноябрьский день родился Юрий, сын Иванов, Пименов. Москвич… маленькая квартирка. Низкие потолки. Мебель в старинной обивке. Старые часы с боем. Неизменный сверчок. Дремотная тишина.
Юра Пименов, как и все мальчишки, играл в разбойников, ходил в школу, приносил домой «неуды», словом, рос, как и все его сверстники с Ордынки, Якиманки.
Может быть, только чаще, чем другие малыши, он ходил к Москве-реке, бродил по Бабьему городку и Каменному мосту, глядел, как плыли в синей воде белые облака, как горели золотые купола соборов Кремля.
Проливной дождь. Фрагмент.
Он любовался, как первый весенний ливень смывал жухлые краски зимы и как под лучами яростного майского солнца радостно пели и смеялись цвета просыпающейся природы.
Паренек любил бродить вечерами по кривым, узким переулкам Замоскворечья, когда косые теплые лучи зажигали горячие колера и старые особняки с узорными палисадниками и цветущими садиками казались таинственными дворцами, где жили не пузатые дяди и пышнотелые, дебелые тети из пьес Островского и лесковских рассказов, а неведомые прекрасные герои из прочитанных книжек.
В ту далекую пору ведь не было ни телевидения, ни радио. Кино только входило в моду. Поэтому все впечатления детства были удивительно первозданно свежи и непередаваемо натуральны.
Зато незабываем был тот зимний вечер, когда мальчика впервые повели в оперу.
Но об этом позже…
Отгремели духовые оркестры четырнадцатого года, когда мальчишки, не понимая трагической сути этого мажора, браво маршировали под пение медных труб…
Война пришла вскоре в Замоскворечье. В черных траурных платьях вдов и матерей. Она приковыляла по стертым плитам тротуаров на костылях. На папертях церквей появились калеки… Впервые мальчик увидел вблизи людское горе.
… Грянул Октябрь!
Там, за Москвою-рекою, у Кремля, на Красной площади, шли бои, слышна была пальба. Ребята бегали за грузовиками, набитыми до отказа рабочими и солдатами. Горели алые стяги, пунцовые банты. Мальчишки пели новые песни. Город расцвел кумачом лозунгов, плакатов.
Новый мир ворвался в тихий омут «ордынок».
