«Отправляйтесь от натуры, ваш труд будет ценнее, ваша вера крепче, и живопись будет добротнее…»
Теперь я знаю, что после встречи со мной он сказал искусствоведу Дурылину:
«Талант есть, только бы хватило характеру…»
Ромадин задумывается, что-то мучительно вспоминая… Наконец быстро встает и исчезает.
Столь же внезапно он появился.
В руках у него несколько открыток — старых, пожелтевших, исписанных четким, твердым почерком.
— Вот письма ко мне Нестерова. Неопубликованные. Берег. Не давал никому.
Я обомлел…
В руках у меня обыкновенные копеечные почтовые открытки.
Почерк на редкость четкий, твердый.
Гляжу, дата — 1942 год, год смерти Нестерова, когда ему было уже восемьдесят лет…
Стадо. Фрагмент.
Воля, несгибаемый характер светились в этом почерке.
Вот эти письма:
«30 июня 1942 года.
Дорогой Николай Михайлович!
Письмо Ваше от 9 мая получил на днях… Ваша энергия в работе меня радует. Что же касается участия на выставках, то я их никогда не любил особо и без крайней необходимости участия в них не принимал.
Но это дело вкуса, и советовать тут что-либо я Вам не буду.
Главное не сидеть сложа руки, работать во всю силу и совершенно добросовестно перед собой…
Мы здоровы, продолжаем оставаться в том же неясном положении, я больше лежу, скоро устаю.
Словом, мои 80 лет сейчас мне не радость.
Юбилейные торжества окончились, много было шумаА и все это меня изрядно утомило.
Здесь сейчас чередуются выставки, но так как я сейчас из дома не выхожу и их не вижу, то и говорить о них не стоит.
«Шумит» Петр Петрович (Кончаловский. — И. Д.), он человек талантливый, искусство любит!
Наш привет просим передать Нине Герасимовне.
Желаю Вам доброго здоровья и благополучия.
Мих. Нестеров».
«Дорогой Николай Михайлович!
Сердечно благодарю за поздравления и пожелания. Минувшие дни прошли шумно. Я все еще лежу в постели, писать трудно, и Вы извините меня за краткость письма — устаю.
Наш привет просим передать Нине Герасимовне.
Жму Вашу руку.
Мих. Нестеров.
12 июля 1942 г. Москва».
«Дорогой Николай Михайлович!
Благодарю Вас, Нину Герасимовну, Ксению Георгиевну и Кирилла Держинских за добрую память, за «тост»… за любовь… благодарю за все.
Радуюсь, что Вам живется «ничего себе» там у себя «в беседке» (о ней уже не раз упоминалось в письмах).
Корженец. Фрагмент.
Мы живем по-старому, надеждами на скорое улучшение наших дел, а пока я полеживаю, похварываю и только.
Работаете ли Вы?
Пожалуйста, работайте не покладая рук: в этом наше — «все»… наше спасение.
Будьте здоровы и благополучны.
Мои Вам все шлют свой привет.
Я жму Вашу руку.
Мих. Нестеров.
25 июля 1942 г.».
Я прочел эти драгоценные строки.
Благородный, твердый, немного суровый встает образ учителя. Непреклонный, прямой до конца. Ведь последняя открытка написана за три месяца до смерти.
— Нестеров для меня был все, — промолвил Ромадин, — и отец, и учитель.
Его слова были законом, его жизнь — примером служения искусству. Навсегда я запомнил напутствие, которое сказал он глубоким вечером перед моим отъездом из Москвы. Это была последняя встреча с Нестеровым. В квартире не топлено. Учитель сидел, укутавшись в плед…
«Талант — не удовольствие, — сказал он мне. — Талант — это тяжелая обязанность. За врученный вам талант отвечаете перед Россией».
… Киев. Конец июля 1970 года. Сегодня на улице Репина в Русском музее открывается выставка живописи Ромадина.
Часы перед вернисажем… Мерцает янтарный паркет.
Пустынно.
Принесли огромные букеты роз — белых, палевых, алых. Расставляют в вазах по залам. Розы отражаются в зеркале паркета.
— Сам-то наконец ушел. Умаялся… Все дни все бегом, бегом, а ведь не двадцать лет, — говорит сотрудник музея.
На стенах десятки пейзажей.
До моего слуха явственно доносится тихая музыка природы — шум леса, пение ветра, щебет птиц…
Пляшут блики солнца в стеклах растворенных окон.
Зеленые ветви рябины горят тысячами рдяных звезд.
Ликует, шумит летний Киев.
Бегут, бегут минуты. Залы безлюдны.
Село Хмелевка.
Появляется Ромадин. Лицо темное, усталое. Взгляд пристальный, тревожно еще раз ощупывает каждое полотно. В руках простой карандаш. Он стремительно подходит к холсту и вмиг заделывает ему одному видимую точку — отлетела краска.
Поправляет обившуюся этикетку.
Он берет меня под руку и быстро подводит к маленькому полотну:
— «Село Хмелевка». Здесь пекли хлебы, растили хмель, варили брагу, готовили всякую снедь для
