ему все сказала до смерти Элен. А какой смысл говорить сегодня? Слишком умная или достаточно милосердная, чтобы не произносить что-то вроде «я тебя предупреждала». Глядя, как из его поля зрения навсегда исчезает ее массивный добродушный зад, Дени теряет еще одну частицу Элен.
Прохожие бульвара Сен-Жермен все до одного превращаются в потенциальных слушателей его истории. У них собраны все составляющие элементы его дела, и они приняли к сведению показания обеих сторон. Они-то, естественно, притворяются, что не замечают Дени: едва заметный взгляд в его сторону нарушил бы правила игры. А поставь они его в центр своей орбиты, и им пришлось бы отказаться от своей отрешенности. Сейчас они рассыпались кучками по тротуару в кажущемся беспорядке — хитрейшая уловка: так некоторые композиторы тщательнейшим образом подбирают ноты, чтобы создать впечатление, что их творение является чистейшей импровизацией. Одни сходятся, другие расходятся. Игра продолжается: бульвар не кончается, тянется до самого угла улицы Дантона. Очередям перед кинотеатрами Одеона, благодаря их плотности, удается казаться совершенно анонимными. Пары стоят погруженные в созерцание своих рук или какой-нибудь программы, а то и вообще неизвестно чего. Его взгляд встречается с взглядом одной молодой женщины; у нее совершенно прямые волосы и она одна, одна, возможно, потому, что у нее совершенно прямые волосы. Он натыкается на пожилого господина, который улыбается ему и извиняется. Перекресток Одеона весь опрокинулся, и каждый прохожий лихорадочно ищет свой центр притяжения, не обращая никакого внимания на траектории себе подобных. Несколько человек на улице Дантона плавают в спокойных водах: они не избегают его взгляда: очевидно, они думают о чем-то своем.
«Дени Маджера», — Элен ласково-ласково, как поглаживают, успокаивая, бородавку любимого существа, повторяет его имя. Все то время, пока он, раздражаясь из-за ее нежелания следовать точным канонам флирта, взвешивал свои шансы на продолжение своего приключения после лета, она задыхалась в тягостной атмосфере виллы в Ла-Боле. За умолчаниями ее писем скрывались опасения, которые, будучи выраженными словами, показались бы слишком категоричными, и которыми она не хотела с ним делиться до тех пор, пока не сможет предложить ему в качестве противовеса поддержку своего присутствия. В один прекрасный июльский день она совершенно спокойно попросила своих родителей разрешить ей выйти за него замуж, шокировав их не только тем, что ее избранник абсолютно нищ, но еще и тем, что их дочь вдруг станет называться госпожой Маджерой. Оказалось, что в глазах Элен их два-три объятия были равнозначны помолвке. Ее волосы свесились на лицо, и ей нет никакого дела до того, что ее всхлипывания привлекают внимание клиентов, сидящих у стойки.
В течение всего лета Дени, сравнивая период, когда они встречались, с периодом разлуки, не раз задумывался об абсурдности их связи: флирт, длившийся три недели, а потом три месяца отсутствия; с математической точки зрения их история несостоятельна. Тем более что ему трудно было представить лицо Элен; запомнились ее улыбка (всегда одна и та же), разные выражения ее серых, напротив, таких меняющихся глаз, родинка на щеке, ямочка на подбородке; однако душа не является результатом сложения разрозненных фрагментов, и, чтобы хоть как-то оживить в памяти ее образ, ему приходилось снова бросать взгляд на оставленную ею фотографию. Любить кого-нибудь по фотографии, сделанной для удостоверения личности… Сейчас в «Кунице» она удерживает его совсем не теми узами, которыми можно было бы соединить настоящее с их весенним приключением: эти слезы, текущие по лицу, которое он склонен был отождествлять с эстампом, пробудили в нем неведомое ранее чувство. Любить — это, может быть, не столько считать дни или дрожать от возбуждения, сколько желать человеку добра.
В «Эскуриале» он выбрал самый глухой уголок. Такой глухой, что если не перехватить официанта на ходу, то можно остаться незамеченным, и Мари-Клод чуть не вывихнула себе шею, пока ей принесли наконец ее кофе. Возможно, он предполагал, что они вместе всплакнут, но только это совсем не ее стиль. Дени закурил маленькую сигару, причем, как он ни старался, зажигая ее, скрыть дрожь в пальцах, ему это не удалось. Мари-Клод говорила, то и дело пожимая одним плечом; иногда она отбрасывала прядь, падавшую ей на глаза. Элен была удивительная девушка, он виноват меньше, чем родители, рано или поздно все проходит, а кроме того, они наделали массу глупостей. Впрочем, и это тоже не имело никакого значения, потому что Мари-Клод больше всего хотелось получить свой кофе, потом расплатиться, а потом уйти. Он вспомнил, как Элен взяла его руку, повернула ладонью вверх, словно собиралась ему погадать, и между двумя всхлипываниями написала на ней указательным пальцем свое решение: ее родители не способны ничего понять, она выйдет за него замуж вопреки их воле, ведь это же ее жизнь, и она будет распоряжаться ею сама, а их это совершенно не касается.
Устраивать им письменную контрольную два дня подряд не будет. Элен ни разу ему не приснилась, но когда наконец ему удастся заснуть, то так или иначе она окажется рядом с ним. На следующий день после их первой ночи любви он боялся случайно встретить ее на улице. Он проводил ее до Художественной школы, они поцеловались, крепко, но не слишком, а так, как целуются женатые люди, которые, расточая нежность, хорошо знают, что вечером снова увидятся. Потом он стал методично обходить все улицы Сен- Жерменского квартала, не столько для того, чтобы оценить метаморфозы, произошедшие с пейзажем под воздействием его счастья, сколько для того, чтобы поделиться своим новым состоянием с родными местами. Мимо такого-то магазина, по такому-то тротуару шел любовник Элен. Кто бы мог подумать? Встреть он в этот момент Элен, если бы ее лекции вдруг кончились раньше обычного, очарование было бы разрушено.
Месяц назад, когда они вышли из «Куницы», у нее были опухшие глаза, и она предложила ему прогуляться по улицам, как из боязни вернуться домой в таком состоянии, так и из желания отдалить момент расставания. Когда он шел тогда с ней рядом, у него появилось совершенно новое ощущение близости. В Париже, до наступления лета, она заполняла часы его ожидания, символизируя подругу, о которой он мечтал в минуты одиночества. А в этом маленьком незнакомом городке она перенесла его на то время, пока длилась их прогулка, в сферу, где не было места предсказуемым ощущениям: встречные жители города К становились сообщниками некоего домашнего союза; эти разделенные мгновения складывались в кусок их совместной жизни, оторванной от всех былых ориентиров и включенной в будущее, причем будущее тем более правдоподобное, что декорации постоянно отодвигались, не нарушая границ его воображения. Когда на обратном пути они пересекли паперть, очертания собора уже растворились в темноте. Ему больше не казалось необычным, что Элен живет под сенью такого чуда религиозного искусства. Он порадовался, что никогда не был внутри собора: открывая его для себя вместе с ней, он скоро включит эту лишенную каких бы то ни было исторических воспоминаний реальность в мир своей любви. Вопреки логике тяжелая и немного расшатанная дверь дома на улице Пастера показалась ему чем-то вроде залога их союза, тогда как на самом деле она сосредоточила в себе все существующие препятствия.
Опьянение будущим счастьем увлекает воображение к самым безумным мечтам; а когда счастье уже достигнуто, то его наличие предрасполагает к серьезности, и рассудок, вместо того чтобы заняться разглядыванием трофеев, вдруг обращается на самое себя, чтобы оценить собственную способность их освоить. В тот самый момент, когда Дени осторожно отождествлял себя с самим собой местами, где пускало корни его настоящее, он стал опасаться, как бы появление в его жизни ставшей его любовницей Элен не заставило его споткнуться об избыток радости; не так ли исцеленный от слепоты человек рискует оказаться травмированным светом, к которому он обращал все свои надежды; он должен постигать окружающий мир, как бы в течение какого-то времени остаться во власти недуга. Стоя на перроне вокзала после окончания лекций, именно он, а не она забеспокоился по поводу того, как г-н и г-жа Деруссо встретят дочь: впервые в своей жизни она не ночевала дома, предупредив их только по телефону, причем ограничивалась предлогом, похожим скорее на вызов.
Между их встречей в «Кунице» и вечером, когда она ему отдалась, прошел месяц. Он истолковал отсрочку как чистую дань приличиям. Теперь-то он знает, что таков был срок, необходимый Элен, чтобы осмелиться преступить родительские запреты. Она бы не согласилась как-нибудь пошло урвать пару часов, например, с пяти до семи, у своего официального расписания. Когда утром она с серьезным лицом объявила ему, что прошедшая ночь была их настоящей брачной ночью, он видел, что она не рисуется. Почему-то им было совсем не тесно на кровати, с которой он один едва не падал. Он пристроился на самом краю, а она — какая же она все-таки была тоненькая — вжалась между ним и стеной. Впоследствии она иногда вдруг неожиданно сообщала ему, что сможет остаться у него на ночь. При этом у нее с собой не было абсолютно никаких вещей, это обещало непринужденность наготы, вплоть до совместного пользования предметами туалета. Подобная простота опьяняла его так, как не опьянили бы самые
