– У каждого города свои боги и свои жрецы, – сказал Гимиль-ишби, – которым могут верить лишь очень глупые люди. Жрецы самовольно возвысили мелких духов до ранга вершителей человеческих судеб, тогда как на самом деле за “изначальным” триединством Эйи, Ану и Энлиля скрываются куда более древние и могучие боги, забытые и не почитаемые людским племенем. Так уж устроен человек – всегда отрицает то, чего не может увидеть или потрогать. Жрецы Эреду, поклоняющиеся Эйе и свету... разве не столь же слепы они, как священники в Ниппуре, что служат Энлилю, которого ошибочно считают богом Тьмы и первоосновой всего сущего. А он – лишь идол, божок маленькой и жалкой тьмы, которую придумали для себя люди, но не той Настоящей Тьмы, что больше любых понятий и представлений, превыше всех божеств. Я мельком узрел истину, будучи жрецом Энлиля, и эти болваны изгнали меня. Ха! Вот бы удивились они, узнав, сколько их прихожан приползает ко мне под покровом ночи, как ты сейчас...
– Старик, я не ползаю ни перед кем! – вмиг ощетинился аргайв. – Я приехал купить твои услуги. Назови свою цену или будь проклят!
– Ну-ну, не надо гневаться, – ухмыльнулся жрец. – Расскажи лучше, что тебя ко мне привело.
– Если ты и впрямь такой мудрец и прозорливец, то сам должен все знать, – проворчал Пиррас, слегка успокоившись. Взор его затуманился, когда память отправилась назад по собственным следам. – Какой-то колдун или служитель могущественного бога наложил на меня проклятие, – заговорил он. – Все началось сразу по моем триумфальном возвращении из Урука... Конь мой то и дело начинал бесноваться и шарахаться от чего-то не видимого никому, кроме его самого. Потом пошли сны, ночь от ночи все страшнее, пока не превратились в сущие кошмары. Во тьме моих покоев тихо хлопали крылья и крадучись ступали ноги. Вчера на пиру меня пыталась заколоть женщина, в мгновение ока превратившаяся в безумную фурию; по дороге домой кинулась под ноги гадюка, и откуда только взялась... Ночью в мою спальню проникла Лилиту – если верить наложнице – и дразнила ужасным смехом...
– Лилиту? – В глазах чернокнижника мелькнули искорки понимания, на лице, более всего смахивающем на обтянутый сухой кожей череп мумии, заиграла жуткая ухмылка. – Да, воин, тебя поистине решили спровадить в Дом Эрейбу. Против нее и ее дружка Ардата Лили меч твой бессилен, все навыки бойца ничего не значат. В сумраке полуночи ее зубы отыщут твое горло, смех сожжет твои уши, а горячие поцелуи иссушат тело, будешь как мертвый лист, гонимый знойным ветром пустыни. Твоим уделом станут безумие и тление, и очень скоро ты очутишься в Доме Эрейбу, из которого нет возврата.
Пиррас невольно вздрогнул, внемля последней фразе, и чуть слышно выругался.
– Что я могу тебе предложить, кроме золота? – прохрипел он.
– Как ни странно, меня интересует многое. – Черные глаза сверкали, уродливая щель рта кривилась от необъяснимого веселья. – Я готов назвать свою цену, но сначала мы поговорим о том, как тебе помочь.
Пиррас выразил свое согласие нетерпеливым жестом.
– По-твоему, кто мудрее всех на свете? – спросил вдруг отшельник.
– Египетские жрецы, чьими каракулями испещрены вон те пергаменты и папирусы, – ответствовал варвар.
Гимиль-ишби отрицательно покачал головой; на стене заплясала его тень – силуэт огромного стервятника, терзающего полумертвую жертву.
– Никто из них не был таким мудрым и могучим, как служители Тиамат. Глупцы верят, что она погибла давным-давно от меча Эйи, но Тиамат бессмертна и по сей день властвует над тенями, осеняя их своими черными крьшами.
– Ничего об этом не слышал, – невнятно пробормотал Пиррас.
– Люди в городах не ведают о том, о чем не желают ведать. Довольно и того, что я об этом знаю, что знают заброшенные пустоши и старые развалины, камышевые топи, древние курганы и темные пещеры. Там нередко встретишь крылатых обитателей Дома Эрейбу.
– Я полагал, что из этого Дома никому нет выхода, – промолвил аргайв.
– И верно, и неверно: никто из людей не возвращается оттуда, слуги же Тиамат входят и выходят по собственному желанию.
В наступившей тишине Пиррас размышлял, представляя себе эту обитель мертвых, какой ее описывали шумерцы: огромнейшая пещера, пыльная, темная и тихая; по ней скитаются лишенные человеческого облика души умерших, не зная радости и любви, из всех людских качеств сохранив лишь ненависть ко всему живому, оставшемуся за чертой, которую дважды не перешагнуть.
– Я помогу тебе, – прошептал жрец.
Пиррас вскинул увенчанную шлемом голову и впился в него взглядом. В глазах Гимиля-ишби не осталось ничего человеческого, то были лишь отражения языков пламени в бездонных омутах чернильной мглы. Губы, сложившиеся в хищный хоботок, со свистом втягивали воздух, как будто он упивался всеми горестями и бедами человечества. Внезапно Пиррас испытал прилив ненависти к чернокнижнику, подобно тому, как страшится и ненавидит человек змею, притаившуюся во тьме и готовую к броску.
– Назови свою цену и помоги мне, – с трудом вымолвил он.
Гимиль-ишби сжал руку в кулак, а когда раскрыл ее, на ладони лежал золотой бочажок с крышкой, на которой вместо ручки красовался драгоценный камень. Старик снял крышку, и Пиррас увидел, что крохотный бочонок полон серой пыли. И содрогнулся, сам не ведая отчего.
– Сей прах некогда был черепом первого из владык Ура, – торжественно произнес Гимиль-ишби. – Умирая – а смерть, как известно, приходит и к царям, – он, искуснейший некромант, использовал все свои умения, чтобы сокрыть от посторонних глаз и алчных рук свои останки, но я отыскал его истлевшие кости и во мгле, что таила их, сразился с его неуспокоившейся душой, как человек бьется с питоном в непроглядной ночи. Моей добычей стал его череп – вместилище тайн куда более мрачных, чем те, что сокрыты в египетских пирамидах.
С помощью этого мертвого праха ты поймаешь Лилиту в ловушку. Не мешкая, уезжай и обоснуйся в каком-нибудь ограниченном пространстве – пещере или комнате...
Нет, пожалуй, лучше всего подойдет разрушенная вилла, что стоит как раз на полпути от этой берлоги до города. Войди в нее и рассыпь пыль тонкими дорожками на пороге и подоконниках, да смотри, не оставляй просветов, даже таких, в которые едва просунешь руку. Затем ложись и прикинься спящим. Когда Лилиту войдет – если, конечно, она пожелает войти, – останется только произнести слова, которым я научу
