тебя, и ты – ее хозяин, до тех пор, пока сам не освободишь, еще раз повторив заклятие. Убить ее ты не в силах, но можешь потребовать, чтобы она оставила тебя в покое. Вели поклясться сосками Тиамат – для таких, как она, нет обета более святого. А теперь придвинься поближе, я шепну слова заклятия.
Где-то на бескрайней ночной равнине подала голос неведомая птица, но даже этот бросающий в дрожь крик был приятнее человеческому уху, чем шепот жреца-изгнанника, сравнимый разве что с шорохом гадюки, ползущей по топкому илу. Произнеся слова, он качнулся назад и хищно ухмыльнулся. Аргайв на мгновение застыл, точно бронзовая статуя. Среди падающих на стену теней уродливый, скрюченный зверь, пожиратель мертвечины, извивался рядом с огромным рогатым чудовищем.
Пиррас, взяв бочажок, поднялся и запахнул на груди малиновый плащ. В своем островерхом шлеме он казался необычайно высоким.
– И какова же цена?
Пальцы Гимиль-ишби изогнулись, как когти хищника, и затряслись от вожделения.
– Кровь! Жизнь!
– Чья жизнь?
– Чья угодно! Лишь бы кровь лилась, лишь бы страх искажал лицо, лишь бы агония была помучительней да дух рвался прочь из содрогающейся плоти! У меня одна цена на все – человеческая жизнь! Мужчина, женщина, ребенок – все равно. Ты поклялся, помнишь? Так сдержи обещание – ты должен мне жизнь. Человеческую жизнь!
– Ах, жизнь?! – Меч Пирраса рассек полумрак сверкающей дугой, и уродливая голова Гимиля-ишиби упала на каменный стол. Тело выпрямилось и замерло на секунду – из перерубленной шеи забила черная кровь, – а потом с глухим стуком рухнуло на каменный пол. Неподалеку грянулась и голова, прокатившись по столу. На мертвом лице застыла гримаса изумления и страха.
Снаружи донеслось испуганное ржание. Жеребец Пирраса, порвав недоуздок, бешено помчался прочь по равнине.
Пиррас бросился вон из сумрачного зала со всеми его клинописными табличками и пергаментами с непостижимыми иероглифами и останками их отвратительного хозяина. Когда он, одолев наконец вырубленную в каменном монолите лестницу, окунулся в звездный свет, то уже был готов усомниться в своем рассудке.
Над равниной взошла луна, кроваво-красная, темная, мрачная. Зной и грозная тишина воцарились над землей. Пиррас ощутил, как холодный пот выступил на коже; казалось, будто кровь замедлила свой бег по венам, превратилась в лед; язык с трудом ворочался во рту.
Доспехи вдруг показались непосильной ношей, плащ – опутывающей сетью. Сыпля нечленораздельными проклятиями, он, мокрый от пота и дрожащий, сдернул плащ и принялся стаскивать латы часть за частью и швырять в ночь. В аргайве проснулись древние страхи и первобытные инстинкты, все связанное с цивилизацией стало непреодолимо чуждым. Обнаженный, если не считать набедренной повязки и перевязи с мечом, он широким шагом двинулся по степи, сжимая в кулаке золотой бочажок.
Ни единый звук не нарушил спокойствия ночи, пока он добирался до полуразрушенного загородного дворца, остатки стен которого высились среди груд щебня. По капризу судьбы единственный уцелевший зал был практически не тронут ни рукой изверга, ни временем. Сорванная с петель дверь криво загораживала проем входа.
Пиррас вошел. В три окна лился свет луны, в комнате было не очень темно. Не теряя времени, он тонкой струйкой насыпал пыль на пороге, так же поступил и с оконными проемами. Затем, отбросив пустой и уже бесполезный бочажок, забрался на помост, удачно расположенный в самом темном углу.
К этому времени хватка ужаса ослабла – тот, на кого еще совсем недавно охотились, сам превратился в охотника. Ловушка подготовлена, осталось терпеливо ждать добычу.
Долго ждать не пришлось. В воздухе захлопали огромные крылья, и по ту сторону залитого луной портала мелькнула уродливая тень. Напряжение достигло предела, в ушах Пирраса громом отдавались удары его собственного сердца – оно рвалось из клетки ребер, как дикий зверь. Но вот неясный силуэт мелькнул в дверном проеме и тут же исчез из виду в густой тени. Тварь – в доме, отродье ночи вошло в зал!
Рука Пирраса стиснула меч, и он резко поднялся со своего места. Громкий голос в клочья разнес покров безмолвия, зловещее, таинственное заклинание мертвого жреца эхом отразилось от стен и потолка. Ответом ему был испуганный возглас, послышалось быстрое шлепанье босых подошв, потом шум падения – и тень забилась на полу, не в силах подняться.
Пиррас проклял окружающую мглу, и тут же, как по заказу, в окно заглянул желтый глаз гоблина – луна залила комнату мертвенным светом. Аргайв увидел свою жертву.
Но тот, кто корчился у его ног на полу, ничем не напоминал Лилиту. Это был мужчина – гибкий и жилистый, нагой, темнокожий. Он корчился в мучительной агонии, принимая самые немыслимые позы, на губах выступила пена.
С кровожадным ревом Пиррас подскочил к изгибающейся как червяк твари и вонзил в нее меч. Острие звякнуло о плиту пола, и жуткий крик сорвался с испачканных пеной губ, но это было единственным зримым результатом мощного удара.
Аргайв, выдернув меч, застыл в изумлении, не увидев ни раны на теле, ни крови на клинке. Он резко обернулся, когда на дикий крик его пленника эхом отозвался другой, снаружи.
Прямо за зачарованным порогом стояла обнаженная смуглая женщина с горящими глазами на бездушном лице. Существо на полу перестало корчиться.
– Лилиту!
Она задергалась, словно билась о невидимую преграду. Во взоре, устремленном на Пирраса, плескалась лютая ненависть и жгучее желание упиться его кровью, его жизнью. Она заговорила, и это было страшно... Куда охотнее аргайв предпочел бы, чтобы к нему обратился на человечьем языке дикий зверь, а не эти прекрасные губы нежити.
– Тебе удалось заманить в ловушку моего милого! У тебя достало дерзости мучить Ардата Лили, перед которым трепещут боги! О, ты ответишь на это! Ты завоешь, когда я начну рвать твои мускулы, жилы, кости на мелкие кусочки! Отпусти его немедля! Произнеси заклятие и освободи, тогда, быть может, рок минует
