— Мне неприятен этот разговор, — холодно отпарировала Лара. — Я расцениваю ваши намеки как оскорбительные и порочащие мое женское достоинство. Для этого у вас нет никаких оснований. А даже если бы и были, то это не дает вам права унижать меня. Вы ищете убийцу, а мой моральный облик вас не касается.
— Я не зря спросил о ваших отношениях с деловыми партнерами. Давайте предположим, что один из них расценил ваш любезный тон, улыбки и прочее как аванс. Не получив желаемого, он озлобился и отомстил более удачливому сопернику, которому досталось то, в чем было отказано ему...
— У вас есть конкретные доказательства? — перебила его Лариса.
— Это пока лишь мысли вслух. Однако порой самые невероятные предположения оказываются верными.
— Оставьте свои абсурдные предположения при себе. Если вас интересуют какие-то конкретные сведения — спрашивайте, я отвечу. Мне скрывать нечего.
— Так-таки нечего, а, Лариса Николаевна? — На его лице застыла иезуитская улыбка.
“До чего же он омерзителен, — отметила она, оставив без внимания вопрос. — Своими ухмылками он намеренно старается вывести меня из равновесия, действует целенаправленно, провоцируя меня оскорбительными намеками”.
Следователь задавал еще много вопросов, в основном касающихся взаимоотношений с мужчинами, сопровождая ее ответы ехидными, а порой откровенно хамскими комментариями. Лариса уже с трудом сдерживалась. Уговаривая себя успокоиться, считала перед ответом до десяти, сжимала руки, впиваясь ногтями в ладони, но ее спокойствия хватало ненадолго. Вновь звучал провокационный вопрос, и опять она нервничала и терялась. Любого другого человека Лара поставила бы на место, но Прохоров — следователь. У нее было ощущение, что ее публично раздели и высекли. Ей было мерзко от грязных намеков следователя, а самое главное — оттого, что она позволяет ему унижать себя.
Очевидно, Прохоров понял, что свидетельница на пределе, и можно подойти к главному.
— Где вы были во время убийства Константина Сохова? — неожиданно спросил он деловым тоном.
Лариса встрепенулась. Сколько можно позволять вытирать об себя ноги! Выпрямившись, она с вызовом посмотрела в глаза следователю:
— Ну что за примитив, Виталий Ильич! Только умственно неполноценного можно поймать на таком вопросе: где ты был в момент убийства? Он начнет вспоминать, а вы ему торжествующе: “Ага, попался, голубчик! А откуда ты знаешь, когда совершено убийство, если сам не убийца?!” Но я же не дебилка. Кстати, люблю детективы. Рискну задать встречный вопрос: в какой день и час совершено сие злодеяние?
— Сохов убит в пятницу 12 февраля примерно от девятнадцати до двадцати трех часов, — монотонным голосом ответил следователь.
— На четко поставленный вопрос столь же четко отвечаю: во временном диапазоне от девятнадцати до двадцати трех часов я находилась дома, и это может подтвердить мой муж, Ивлев Михаил Васильевич, а также мой сын Алексей, — отчеканила Лара. — Так что мое алиби не подлежит сомнению. В связи с этим считаю излишним свое пребывание в вашем обществе.
Она поднялась и направилась к рогатой вешалке, на которой висела ее шуба.
— Лариса Николаевна! — окликнул ее Прохоров. — Я не закончил допрос.
— На вопрос о моем алиби, — кстати, вы могли задать его в самом начале, — я ответила, а больше мне сказать нечего. Я здесь с трех часов, не успела даже пообедать. Больше у меня нет ни времени, ни желания отвечать на ваши вопросы, тем более что они не по существу и все время повторяются.
Следователь пытался сказать еще что-то, но она наградила его таким презрительным взглядом, что тот смешался, засуетился, подписал пропуск и вручил ей.
Отдав пропуск дежурному на входе, Лара посмотрела на часы и ахнула. Ничего себе — половина девятого!
“Возможно, все было преднамеренно рассчитано: полтора часа ожидания в коридоре, потом почти четырехчасовой изматывающий допрос. Допрашиваемый устает, его реакция притупляется, что-нибудь сболтнет или не так ответит, а следователь уцепится за нечаянно оброненную фразу. Тем более на первом допросе еще не знаешь, что известно следствию, как держаться, что отвечать... Так, теперь надо к Алке. У меня появились вопросы к верной боевой подруге”.
Алла встретила ее на пороге своего кабинета:
— Привет, дорогая, почему так поздно?
— Следователь терзал четыре часа.
— А-а. Я тоже утром у него была.
— Почему ты мне об этом не сказала?
— А чего говорить-то? Обычные ментовские приколы: “А не вы ли, Алла Дмитриевна, замочили заместителя вашей подруги?” Я женщина честная и честно ответила: “Нет, не я”. А что? Я не любительница мочить. Дама я нервная, по ночам будут мальчики кровавые сниться. Нет уж, я не по этому делу.
“Что-то она слишком быстро и много говорит, — подумала Лариса, опускаясь в кресло у низкого столика из тонированного стекла. — Или это я после допроса стала подозрительной...”
Алла зачем-то перебирала документы на своем рабочем столе, перекладывала их туда-сюда, стараясь не встречаться взглядом с подругой. Лара незаметно наблюдала за ней, мысленно анализируя:
“Чересчур суетишься, дорогая. Напряжена, чувствуешь себя дискомфортно. Что же тебя встревожило? Может быть, следователь и тебе разбередил душу? А вдруг его намеки на твою связь с Костей небезосновательны?..”
— Выпить хочешь? — прервала ее размышления Алла.
— Хочу.
Подруга достала коньяк, джин, тоник и бокалы, заглянула в холодильник и выложила на столик пластиковые упаковки с осетриной и салатами из морской живности, пачку салфеток.
— Да хватит суетиться, — умерила ее активность Лариса и пожаловалась: — Я устала, как сто собак сразу. Проклятый следователь вымотал до предела.
— Брось, дорогая, не бери в голову. Куда брать — сама знаешь. — Алла подняла бокал и, на пару секунд сосредоточившись, выдала тост: — Пусть у нас будет все, о чем эти суки только мечтают, и нам за это ничего не будет!
— Я — за, — без особого воодушевления поддержала Лара. Наигранный оптимизм подруги произвел на нее впечатление, прямо противоположное Аллиной цели. Та, видимо, намеревалась успокоить, однако вызвала еще большую смуту в душе Ларисы. Она удивлялась, почему верная боевая подруга утратила присущие ей артистизм и естественность. Обычно Алла органична в любой ипостаси: и светской дамы, и бизнес-леди, и души компании, и хохмачки, сыплющей остротами, и разбитной бабенки, и отъявленной оторвы, которой все нипочем. А теперь ее поведение выглядит фальшивым и голос преувеличенно бодрый. В действительности нет повода для оптимизма.
“Что у тебя на душе, дорогая, почему ты мельтешишь и прячешь взгляд, будто боишься, что я о чем-то спрошу? — думала Лара, поглядывая на подругу. Достав из сумочки пачку “Salem”, она щелкнула зажигалкой, затянулась. Алла не глядя взяла со столика свои сигареты и тоже закурила. — Молчишь... Чтобы моя разговорчивая подружка молча курила — такого не бывало... Или что-то знаешь? Или есть что-то, о чем я не знаю? — Стоило ей потянуться к пепельнице, как Алла тут же с готовностью ее придвинула. Лара мысленно усмехнулась. — По-моему, я мудрею на глазах. Я-то думала, что знаю подругу как облупленную, а по сути — что я знаю?..”
— Давай еще по одной! — предложила верная боевая подруга и провозгласила еще один тост: — Между первой и второй должна быть третья!
“Спросить, почему она не в себе? — продолжала размышлять Лариса. — Пожалуй, не стоит. Без толку — если Алка не хочет, хоть пытай — из нее не вытащишь правды”.
— Ты чего не ешь? — спросила подруга. — Полдня на допросе, столько энергии потеряла. Надо подпитать организм.
Глубокие синие глаза смотрят, казалось бы, с искренней обеспокоенностью и заботой. Знакомый
