Не все и не всегда безропотно сносили их выходки, порой им пытались помешать. Если расстроенный участью сыночка или дочки какой-нибудь обезумевший трактирщик кидался на них с топором, его с хохотом просто накалывали на шпаги. Если же вступался дворянин — это было еще интереснее, потому что к развлечению добавлялась и доля риска. Все дворяне из свиты Филиппа превосходно фехтовали, однако случалось так, что они нарывались на лучшего фехтовальщика, сражаться приходилось всерьез и не обходилось без ран. Однажды Вард был ранен настолько серьезно, что его пришлось срочно нести к доктору. Трактирщик был отомщен, но радовался недолго — уже следующей ночью он сгорел в своем доме вместе с женой и спасенной от бесчестия дочкой. А заступник угодил в Бастилию за нападение на особу королевской крови. Правда, очень скоро он был выпущен.
Филипп сутки напролет сидел у постели Варда, такого бледного и несчастного, страшно замучил своей заботой, но Вард не возражал, — стоило только посмотреть, как злится и ревнует Гиш, так можно было и потерпеть. Чисто из вредности.
Такое особенное расположение принца Вард не мог не использовать для своей пользы и однажды упросил Филиппа принять ко двору племянника герцога д`Эльбефа, который, вроде как, за это обещал просить ему большой долг. Племянника звали Филипп де Лоррен-Арманьяк, было ему в ту пору пятнадцать лет, и он вполне годился в пажи, даже, можно сказать, уже перерос самый подходящий для этого возраст. Юноша был красив, высок ростом, очень хорошо сложен и выглядел старше своих лет. При дворе герцога Орлеанского его появление произвело даже некоторый фурор. Свежие личики всегда вызывали у придворных особенное внимание, а уж когда они были так хороши, то внимание это становилось особенно пристальным. И от поклонниц у юного пажа не было отбоя. Вард однажды сказал, что стоило бы Лоррену уронить платок и дамы выстраивались бы в очередь для того, чтобы поднять его. Да и не только дамы… И лишь принц Филипп оставался к юноше равнодушен. Оценив его безупречные внешние данные, он как будто оставил его «на потом», то ли не заинтересовавшись, то ли собираясь дождаться, пока мальчик превратится в мужчину. Мальчишки одного с ним возраста вообще не особенно привлекали Филиппа, разве что в качестве дополнения к основному блюду, состоящему из сильных и мужественных красавцев. Вард, собственно, это знал, иначе он, наверняка, поостерегся бы представлять ко двору потенциального конкурента. Никакие списанные долги не стоили бы такого риска.
После того случая с ранением де Варда матушка призвала Филиппа к себе и долго уговаривала быть осторожнее и не подвергать свою драгоценную жизнь опасности. Филипп обещал. И, разумеется, не выполнил обещания.
— А что вы прикажете, матушка? — говорил он потом, — Умирать со скуки?
— Милый, но можно же найти иные развлечения.
— Какие?! Мы бы может и нашли их, будь у нас деньги!
Королева возвела очи к небесам.
— Друг мой, вы снова о своем… Погодите, Бога ради, кардинал болен…
— Кардинал болен последние десять лет!
— Кардинал серьезно болен, Филипп, очень серьезно.
Ого… Вот почему так блестят глаза у Луи? Он кажется таким счастливым, каким не был никогда. Вот почему он стал так мил и любезен со всеми, и особенно — с кардиналом. Ждать осталось не долго. Ах, возможно ли поверить?! Мазарини всегда жаловался на здоровье. Сколько Филипп себя помнил, тот едва ли не каждый день находился при смерти, особенно если вдруг к нему являлись просители.
Однажды Мазарини сам призвал его.
— Ваши выходки, Филипп, выходят за рамки благоразумия, — тихо говорил кардинал. В беседах с членами королевской семьи наедине кардинал не считал себя обязанным соблюдать положенный этикет. Луи это обычно приводило в бешенство.
— В городе ходят жуткие слухи, в какой-то момент чаша терпения парижан переполнится и вспыхнет стихийный бунт. Тогда, ваше высочество, я не дам за вашу жизнь и ломаного гроша. Вы даже практически не скрываете своего имени! Почтение перед королевской семьей велико, но не настолько. Этот город еще не забыл, что значит бунтовать, да и вряд ли забудет. Найдется смутьян, который будет вливать в сердца людей яд, и воспользуется вашими выходками, чтобы устроить что-то наподобие Фронды.
Филипп не сдержал усмешки. Фронда была для Мазарини вечным пугалом, и он не уставал припоминать ее по поводу и без повода.
— Что вас так веселит? — рассердился Мазарини, — Вас не пугает перспектива расстаться с жизнью?
— Не пугает, — сказал Филипп, — Моя жизнь не так много стоит.
Мазарини смотрел на него пристально и молчал.
— А вот скука стоит дорого, — улыбнулся Филипп, — Вам-то наверное, никогда не приходилось скучать, ваше преосвященство?
— Не приходилось, — проворчал кардинал, — Скучать мне не давали. И даже сейчас, когда я уже одной ногой в могиле, не то что скучать, дух перевести не дают.
«Вот скоро и отдохнете, — подумал Филипп, — Когда обеими ногами окажетесь в могиле. И мы тоже отдохнем. И заодно избавимся от скуки».
— Хорошо, — продолжал Мазарини, — Если вы не страшитесь за собственную жизнь, подумали бы о матушке.
Филипп тяжко вздохнул.
— А кто подумает обо мне и о моих друзьях? Ваше преосвященство, мы будем вести себя тихо-тихо, если потяжелеют наши кошельки. Хотя бы самую малость.
Мазарини всплеснул руками.
— Ваше высочество, вы полагаете, что у меня есть деньги?! Я уже и не припомню, когда в последний раз получал жалование! Казна пуста, налоги не собираются даже на треть…
Филипп почувствовал ломоту в зубах и медленно поднялся из кресла.
— Ради всего святого, ваше преосвященство, избавьте меня от разговоров о казне! Взамен я готов вам пообещать все, что угодно!
Мазарини печально улыбнулся.
— Берегите себя, ваше высочество, это самое большее, что вы можете для меня сделать.
У Филиппа руки чесались придушить старого негодяя, но он опасался, что Мазарини только притворяется полумертвым. Вряд ли он так просто расстанется со своей жизнью, и — со своей проклятой сокровищницей, которая, по слухам, превосходит все мыслимые и немыслимые пределы воображения. Только ради того, чтобы она не досталась королю, он способен жить вечно.
Принц развернулся и вышел, разве что не хлопнув дверью.
Мазарини откинулся в кресле и закрыл глаза. Ему снова стало хуже. Хуже… День ото дня, ему все хуже и хуже. Пора заканчивать все, что не доделано, писать завещание и подумать, наконец, о душе. Время уходит, кажется, будто каждая минута уносит по капельке силы и жизнь. Почти ничего уже не осталось. А сделать надо еще так много!
Филиппа надо женить. Женить, как можно быстрее, пока он не устроил чего-то такого, за что потом придется расплачиваться. Король слишком любит своего младшего братца, чтобы серьезно вмешиваться в его жизнь, а если предоставить Филиппа самому себе, дело может кончиться плохо. То, что он вытворяет… Это далеко не так безобидно, как то, что когда-то вытворял Гастон на Новом мосту.
Итак, — откладывать нельзя. От того, насколько правильно будет выбрана партия для Филиппа, зависит очень многое. У Мазарини было несколько принцесс на примете, но именно сейчас он утвердился в выборе. Женой Филиппа должна стать Генриетта-Мария Английская, дочь Карла I, давно проживающая при королевском дворе Франции. Генриетта — девушка сильная и волевая, она одна способна отвлечь принца от непотребств и направить его энергию в нужное русло. Если она не сможет, то не сможет никто.
Мазарини потянулся за колокольчиком и вызвал Бернуина.
В постель… Необходимо срочно лечь в постель…
— Пригласи ко мне принцессу Генриетту, — приказал кардинал.
Кто из них был в большем ужасе от происходящего? Наверное, все-таки Генриетта, красивая, образованная, утонченная Генриетта. Она не посмела спорить с кардиналом, это было бы глупо, да и
