сделать это уже не один раз, – отыскал нишу, в которой хранится прах Валиных родителей. Это Антонины Сергеевны, ее матери, Сергея Сергеевича, отца, и брата, тоже Сергея. Знакомые на плите лица, сколько за каждым связанных с ними событий. Недаром в таких мельчайших событиях память держит своих покойников. Уже на выходе с этого кладбища вдруг решили: а не сходить ли нам, благо в трех минут пути, в Донской монастырь? Прошлый раз я заходил в собор, на этот раз обошли спокойное и тихое кладбище. Какие знаменитые, известные по литературе всей стране имена русских писателей и аристократов! Нашли и могилу Солженицына. Цветы, венки, горят лампады. Лена вспомнила, что о Донском кладбище Солженицын заговорил, когда встречался с Путиным. Во всем этом был какой-то свой и точный расчет бывшего математика. Но таким, наверное, и должен быть писатель, ощущающий себя классиком. Но привлек ли этот классик к себе, говоря словами Пастернака, любовь пространства? Понимание необъятности сделанного писателем в обществе есть. Но ведь недаром говорилось о чем-то веселом в имени Пушкина. И жизнь, и смерть без расчета.
День был так хорош, что я решил еще повозить Елену по Москве, а потом мы съездили в Храм Христа Спасителя. Может быть, нас так возбудила огромная мраморная скульптура, в свое время снятая с этого храма перед его уничтожением и теперь хранящаяся в Донском монастыре. Теперь эта скульптура несколько, по сравнению с прежними временами, приведенная в порядок, встроена в крепостную стену, над нею что-то наподобие сени. На самом новом храме, выстроенном на месте бассейна, скульптура тех же сюжетов и тех же размеров, я, правда, не уверен, что сделана она из не менее вечных материалов, по крайней мере, из других.
Обошли весь храм. Все те же вопросы возникали в сознании: почему разрушили, как поднялась рука, какое это трагическое безобразие эпохи и как в борьбе с народной душой осквернила себя именно та власть, в которую я глубоко и искренне верил в течение многих лет и продолжаю верить сейчас.
Пока человек жив и помнит ушедших, они живут в его памяти, и они продолжают быть реальнее многого другого живого и сиюминутно происходящего. И когда этот живой ставит свечи, поминает одного за другим умерших родственников – это очень освобождает сознание. В храме, когда я ставил на канон свечи, я помянул всех: дедушку, бабушку, маму, отца, теток, двоюродных сестер, своего крестного. Откуда это берется – такое очищающее духовное парение и сопутствующее глубокое внутреннее удовлетворение?
Были еще и другие соображения, когда прошлись по новому пешеходному мосту через реку, когда закусили в трапезной возле зала церковных соборов. Кажется, первоначально собор не имел такого мощного, с гаражами и службами, цоколя. А, оказывается, мост построен потому, что под ним огромный магазин, который пока из-за кризиса не открылся. Самое незабываемое, вдруг отпустившее мою душу, это мгновенья, когда, набрав чуть ли не двадцать свечей, я ставил их одну за другую на канон, каждый раз внимательно вспоминая дорогое мне лицо близких и ушедших навсегда родных и близких. Господи, прости меня, грешного.
Весь вечер дома дочитывал монографию В. К. Харченко. Надо написать ей письмо.
Утром состоялись экзамены магистров. Их у нас в этом году четверо. Экзамены прошли, в отличие от прошлого года, достаточно успешно. Были составлены серьезные билеты, на которые получены интересные и полные ответы. Одна лишь «четверка» у Денисова, а Милюкова, Чередниченко и Луганская получили «пять». Для меня это важно потому, что в прошлом году я настаивал и на большей комиссии, и на расширенной программе, и вообще, на повышении требований. Кстати, когда объявили результаты, то отчетливо сознавая, что все проговоренное немедленно разносится по институту, я предупредил ребят, что на следующий год требования к экзаменам магистров и к их работам будут ужесточены.
Перед экзаменами довольно долго разговаривал с Марией Валерьевной. Она поведала массу интересного о положении дел в МГУ. Она там сейчас работает. Все не так безмятежно и просто, как кажется. Говорила и о своем бывшем муже, известном физике. Как он (его, кстати, зовут, как и меня, Сергей, фамилию его не пишу умышленно) поступал в аспирантуру к знаменитому ученому Боголепову. Когда вопрос о поступлении был фактически уже решен, этот старый человек вызвал к себе своего будущего ученика, чтобы задать ему несколько вопросов: верит ли он в Бога? православный ли он человек, крещен ли? И – представляю, как этот парень, физик и математик, колебался: не знал, как ответить. Теперь работает где-то за границей. Физик сатаны, – работает на коллайдере.
Вчера была попытка теракта по отношению к президенту Ингушетии. Утром, при поездке на работу машину президента подорвали. Террорист-смертник взорвал припаркованную машину. Погиб шофер и, кажется, охранник, самого президента уже перевезли в Москву, состояние у него тяжелое. Судя по информации, ранение, в том числе и в голову.
С одной стороны, криминальные разборки в верхах и против верхов, с другой – цивилизованное воровство крупных чиновников. За сегодняшний день нам продемонстрированы два дела: на пять лет посадили начальника Владивостокской таможни и на семь с половиной лет мэра подмосковного Красноармейска. Подробности описывать скучно, но все это – миллионные кражи и взятки. Что же это за власть и страна, что же это за мораль у людей власти и как эта власть отбирает людей на высокие посты!
Вот об этом, а также о нашем любимом министерстве поговорили за обедом. В ответ на недовольство общества деятельностью министерства образования, оно отвечает требованием справок, отчетов, требует выполнение нелепых директив.
В два часа началась процедура вручения диплома заочникам. Меня всегда заочники интересовали, а за эту весну я еще и прочел человек двадцать-двадцать пять прозаиков и несколько драматургов. Опять убедился, что они крепче нашего очного молоднякаи им есть что сказать. Я заочникам симпатизирую, я и сам был заочником. Решил, что надо бы подарить им по книге «Власть слова» из запаса, который мне достался от «Литературной газеты». Большинство, как и бывало, уедут к себе на родину, начнут вести какие-нибудь курсы или студии. Вот тут-то книга с массой советов и суждений об искусстве прозы им и пригодится. Что-то подобное я говорил в своей речи на вручении дипломов. После меня говорили еще М. П. Лобанов и С. Ю. Куняев.
Наверное, больше года я не был в актовом зале. Вдоль стен повешены картины и портреты кого-то из современных, не самых плохих, но и не лучших художников-реалистов. Приглядевшись к этим произведениям искусства, я просто ахнул. Прямо передо мной, над сценой и кафедрой висел портрет нашего ректора. Приглядевшись к другим лицам, я обнаружил здесь и его сына Федю. Какая-то фамильная галерея. Все ничего, если бы портреты были лучше и мастеровитее написаны. Я люблю произведения искусства, а не скоропись. Надо бы разузнать откуда появился такой шустрый реалист.
Всей церемонии мне увидеть не пришлось. Еще раньше я договорился с Е. Я., что приду к ней ровно в три часа и кое-что подиктую. Волновали меня в первую очередь дневники, надо было ответить и на письмо Вере Константиновне. Монографию ее прочел, но были соображения и замечания. Как она это примет, не знаю. Также надо было еще махнуть характеристики на свой семинар. Все это я не спеша диктовал, а тем времени забегала лаборант, сообщая, что заочники собрались в 23-й аудитории и требуют меня. Часа через полтора я все закончив и, накинув пиджак – ах, какой был жаркий день! – пошел в аудиторию.
Я еще никогда не слышал таких аплодисментов и приветственных криков. Так кричат только Аршавину или Алле Пугачевой. Мне даже было чуть неловко, за столами сидели многие наши преподаватели и ректор. Я даже сказал: «Ребята, не надо так громко. Не вызывайте ко мне дополнительное недоброжелательство начальства». Шутку поняли, тут же мне поднесли и рюмку с суворовской закуской – лук с салом на куске хлеба, а потом и памятный подарок – большой и тяжелый парусный корабль из оникса с часами в виде штурвала и надписью на металлической пластинке. Слова знакомые, из Пастернака:
