Голос его почти не изменился, лишь паузы между словами стали чуть подлиннее. Тамара Евгеньевна молча кивнула и вышла из кабинета.
Директор вытащил новую сигарету из пачки, вставил ее под усы и сказал:
— Мы пока рассмотрели лишь две версии. И почему-то упорно не хотим касаться третьей. А ведь она бы все объяснила.
— Вы имеете в виду нападение неизвестных злоумышленников?
— Да.
— Действительно — и выстрелы, и молчание передатчика, и пропажа вездехода с водителем… Все укладывается в эту версию, и никаких противоречий не остается. Формально мы не имеем права полностью ее отбрасывать.
Директор встал, подошел к окну и некоторое время всматривался в летящую белесую муть с каким-то подобием надежды — не слабеет ли? Потом, пробормотав: «У-у, стихия чертова!» — быстро вернулся к столу.
— Слушайте, товарищ капитан…
— Сергей Тимофеевич.
— Сергей Тимофеевич, а не слишком ли мы затянули наши обсуждения? Не пора ли нам кончить размышлять да прикидывать и перейти к делу? Собрать всю снегоочистительную технику, которая ползает сейчас по улицам, выстроить ее в колонну и бросить в поход во-о-он к тому маленькому квадратику в углу карты.
— Прямо сейчас? Ночью?
— Ночью, конечно, по бездорожью не дойдут. Но хоть первую четверть пути — по шоссе. Чтобы к рассвету были за мостом. Так сказать, на исходных позициях.
— До рассвета еще далеко.
— Что же, нам так и сидеть сложа руки?
— А что вы предлагаете? Оставить город без защиты? Он к утру будет завален снегом по самые окна. Завтра рабочий день — никто не сможет попасть на работу. Прекратится подача воды, электричества, «скорая помощь» не приедет к больному, в магазины не привезут хлеб. Да что мне вам объяснять… Жизнь остановится.
— А если там остановится чья-то жизнь? Может, уже сейчас останавливается. И не одна. Там сорок человек. Сорок жизней.
Капитан помолчал, посмотрел на карту, на белый экран, потом отпил глоток остывшего кофе и задумался, разглядывая узор на чашке — серебряные листья по темно-синему фону.
— Знаете, Андрей Львович, я вспомнил сейчас одну историю военных времен. Может, она не совсем к месту, но все-таки… Начало второй мировой войны, тысяча девятьсот сороковой год. Фашистская Германия захватила уже Австрию, Чехословакию, Польшу. И явно не собирается остановиться на этом, готовит новые удары. Но где? В каком месте ждать нападения? И вот английская разведка получает сообщение: завтра, девятого апреля, немцы высадятся в Норвегии. Что ж, английский флот гораздо сильнее немецкого. Стоит только перебросить его от берегов Англии к берегам Норвегии — и любой немецкий десант будет разгромлен. Но сообщение о высадке только одно — от одного-единственного агента. А что, если он ошибся? Или подкуплен? И удар на самом деле готовится по самим Британским островам. Вот я назначаю вас командующим английским флотом. Отдали бы вы приказ идти к Норвегии? Рискнули бы оставить без защиты свой берег?
— Не знаю. Ответственность, конечно, ужасная, но… Наверно, я… Впрочем, нет. Приказал бы не двигаться с места.
— Вот и английское адмиралтейство поступило так же.
— И что?
— Девятого апреля тысяча девятьсот сорокового года все основные города и порты Норвегии были захвачены немцами одновременным ударом с моря и с воздуха.
— Ага! Вот видите. Пример оборачивается против нас.
— Возможно. Я только хочу сказать: что бы мы ни решили, ответственность все равно ляжет на нас. И огромная. Но до утра мы все равно бессильны. Единственное, что нам пока остается — думать. Перебрать все возможные варианты. Чтобы те, кто утром отправятся на помощь, хотя бы знали, что их может ждать. Чтобы, по крайней мере, их не постигла судьба водителя вездехода.
— Что значит «те, кто отправятся»? Да я сам…
В это время дверь открылась, и директор быстро пошёл навстречу вошедшей вслед за Тамарой Евгеньевной девушке — маленькой, черноволосой, шубка наброшена на плечи, тоненькая рука сжимает меховой воротник у горла.
— Этери, до чего вы кстати! Вы просто не представляете, как вы нам нужны.
Девушка, щурясь на яркий свет, слабо улыбнулась ему, но вдруг, заметив за столом капитана, отдернула протянутую руку и чуть отшатнулась.
— Милиция? Что-нибудь случилось? Почему вы меня не предупредили про милицию?
Тамара Евгеньевна молча пожала плечами, взяла пустой кофейник и вышла из комнаты.
6
До сих пор Стеша считала, что на свете нет и не может быть ничего страшное, чем выйти на сцену и забыть слова роли. Когда такое снилось, она просыпалась и бежала босиком к книжной полке — подучить. Лавруше нынешним летом пришлось своими руками пристрелить истерзанного совой зайчонка — в его жизни это было пока самое страшное. Киля уже привык ко всем своим несчастьям и боялся лишь одного: подбежит он однажды утром к своим новым друзьям, а они ему снова скажут: «Не ходи за нами». Димон боялся зубного врача, но в сто раз сильнее боялся, что Стеша узнает об этом. То есть каждый из них уже имел какое-то понятие о том, что значит «страшно», «очень страшно», «мороз по коже».
Однако такого переживать им еще не приходилось.
Они, не сговариваясь, попятились обратно в кафе, задвинули дверь и замерли там в полутьме, тяжело дыша и стараясь хоть локтем, хоть костяшками пальцев касаться друг друга.
— …ак он… ак он на меня… оглядел… — прошептал Киля, проглатывая половину согласных.
Стеша нашла руку Димона, вцепилась в нее и с надеждой заглянула в лицо:
— Дим?.. А они живые?
— Не знаю. Надо бы посмотреть.
— Ой, не смей!
— Тебя не поймешь. То посылаешь искать-помогать, то не пускаешь…
— А вдруг нас заметят?.. Те, другие.
— Кто?
— Которые это сделали.
— Ты думаешь, что кто-то пришел раньше нас и…
Они прислушались.
Полумрак и тишина кафе, казавшиеся раньше уютными, теперь грозно надвинулись на них; от черного квадрата окна опять повеяло жутью. Даже елочные украшения превратились в десятки злых глазок, мерцающих из угла.
Лавруша тем временем, согнувшись и бормоча что-то себе под нос, возился с дверной ручкой — приматывал проволокой к крюку в стене,
— Готово. Теперь не войдут.
Димон скептически покосился на его работу и прошептал:
— Дернут посильнее — и отлетит.
