Все же за запертой дверью было спокойнее. На всякий случай они отошли подальше и уселись за крайний столик.
— Никогда не думала, что от страха может быть так больно внутри, — созналась Стеша. — Хуже, чем операция без наркоза.
— Без наркоза сейчас не делают.
— Мне делали, — сказал Киля. — В горле. Но там быстро — раз, и все. А тут…
— Эх, ружьишко бы какое-нибудь. Хоть подводное. Или дедушкину двустволку.
— Зачем тебе?
— Попугать, если кто войдет.
— А может, они просто отравились все? Может, съели за ужином какую-нибудь дрянь и не заметили.
— Ага. Или сонная болезнь. Может, здесь какого-нибудь снотворного газу напущено. И мы тоже через пять минут повалимся все и будем лежать так на полу. Без-ды-хан-но.
— Вот и надо что-то предпринимать. Пока еще не поздно.
— А что? Убежать? Опять в лес, на ветер?
— Ну, нет. Еще неизвестно, что страшнее. Замерзнуть или тихонько заснуть от газа.
— Тсс-с-с… Слышите?
Они замерли, подняв лица к потолку.
— Что там?
— Кто-то ходит.
— Ерунда… Послышалось.
— Ну, хватит, — Димон встал и задернул молнию на своей куртке. — Чем сидеть здесь и трястись без толку… Я пойду посмотрю.
— И я с тобой, — подпрыгнул Киля. — Можно?
— Ишь какой прыткий стал. А нога?
— Плевать я на нее хотел, на ногу.
— Нет, — подумав, объявил Димон. — Раненые и женщины останутся здесь. Лавруша, идешь?
— Раз я не раненый и не женщина…
— А вы — заприте снова за нами. И никого — слышите? — никого чужого не пускайте.
Стеша хотели что-то возразить, но они замахали на нее и поспешно, словно боясь растерять свою решимость, отмотали дверную ручку и выскользнули в вестибюль.
…Человек лежал все так же — одна рука подогнулась под туловище, другая вытянута вперед. Будто плыл посуху кролем и голову вывернул специально набок, чтобы глотнуть воздуха. От начинавшейся лысины лоб казался вдвое больше нормального. Димон, стараясь не глядеть на двух других, присел рядом и ощупал эту выброшенную вперед руку.
— Не знаешь, где пульс должен быть?
— Не знаю, — прошептал Лавруша. — У меня вот здесь: на запястье под часами.
— Ага, нащупал. Сла-а-абенький…
— Все-таки живой.
Набравшись духу, Димон взял лежащего за плечо и сильно потряс.
— Эй, очнитесь, пожалуйста. Что с вами? Вы ранены, да?
Тот даже не пошевелился. Только голова его безвольно перекатилась по полу со скулы на ухо и вывернулась еще сильнее. Правда, никаких следов крови ни на одежде, ни на полу вокруг не было заметно.
— У Стеши в рюкзаке есть одеколон, — сказал Лавруша. — Она всегда вместо йода с собой одеколон носит. И стрептоцид. Может, сходить?
— Нужен ему сейчас твой одеколон. Давай лучше посмотрим, что с другими.
Они перешли к тому, который сидел у стены с открытыми глазами. Он тоже был жив и негромко дышал сквозь стиснутые зубы. Пижамная куртка с вышитой на кармашке буквой «Д», мягкие домашние брюки, шлепанцы на босу ногу. Казалось, человек только что встал с кровати и спустился вниз посмотреть, что происходит.
Высоко поднятые брови придавали выражению его лица что-то детское.
Возникало, впечатление, будто он просто очень крепко задумался, и достаточно лишь чему-нибудь живому попасть под его остановившийся взгляд, как он придет в себя. Но нет, — Димон и Лавруша по очереди, преодолевая жуть, заглядывали ему в глаза, но они оставались такими же неподвижными, смотрели сквозь них в пустоту.
Около третьего, лежавшего на лестничной площадке, можно было не задерживаться. Та же неловкая поза, то же детски-удивленное выражение лица. Одет он был в ватник и сапоги, и рядом валялась меховая шапка с блестящим значком — скрещенные дубовые листья.
— Лесник, — прошептал Лавруша.
— А вот и двустволка, — обрадовался Димон.
Действительно — подальше, из-под самых ступеней выглядывал обшарпанный приклад старой «тулки». Димон поднял ее, нажал на рычаг, надломил ствол. Блеснула красная медь двух нестреляных капсюлей.
— Заряжена…
Они переглянулись.
Лавруша сжал губы и решительно замотал головой. Димон вздохнул, положил «тулку» на место и прикрыл ее краем лестничного ковра.
— Мне отец наказывал, — как бы извиняясь, объяснил Лавруша: — Руки трясутся — за ружье не берись.
Димон вытянул руку и посмотрел на пальцы. Они заметно дрожали.
От площадки, где они стояли, лестница делала поворот и поднималась дальше к стеклянным дверям второго этажа. За ними налево и направо уходил пустой коридор, выглядывала ярко-зеленая ветвь какого- то растения. Было очень светло и очень тихо. Пока они медленно, одну за одной одолевали оставшиеся ступени, растение открывало им все новые и новые ветви и на самом верху показало, как подарок, как приз за восхождение, роскошную гроздь желтых цветов.
— Если и там одни полутрупы валяются… — пробормотал Димон.
— Тогда что?
— Не знаю… Уж лучше бы хоть чудище — только чтоб живое.
Они подошли к стеклянным дверям и осторожно выглянули — один направо, другой налево. Направо ничего не было видно из-за растения, из-за этого экзотического, назло пурге цветущего дерева в кадке; поэтому Лавруша повернулся и тоже стал смотреть налево.
Почему-то с первого взгляда делалось ясно: нет, это не санаторий. И не дом отдыха.
Хотя и дальше по стенам вилась всевозможная зелень, и кое-где висели картины, и пол был застлан ковром, невозможно было усомниться в том, что все здесь устроено для дела, что здесь — работают.
Самым не санаторным, не домотдыховским были два никелированных рельса, проложенных под потолком по всей длине коридора. Под ними через ровные интервалы темнели проемы дверей, обитых кожей, на каждой — табличка. То ли полка, то ли подвесная скамейка застыла в воздухе неподалеку от лестницы. Она была зацеплена двумя роликами за рельсы. Получалось что-то вроде маленькой подвесной железной дороги.
И ни души.
Ни на полу, ни у стен, ни за цветущим деревом вплоть до окна, темневшего в дальнем конце коридора, не было ни одного человека — ни лежащего без чувств, ни сидящего, ни идущего.
— Никого, — прошептал Лавруша. — Слушай, а вообще-то мы хотим кого-нибудь найти? Или, наоборот, хотим, чтоб никого не оказалось? Я уже запутался, не знаю, чего хотеть.
— Конечно, найти.
— Кого?
— Кого угодно. Пусть даже не совсем живого, но чтобы говорил. Чтоб объяснил, что у них происходит.
