— И придумал «Мнемозину»?
— Да. Сама идея появлялась у него и раньше, но среди многих других. Это не человек, а настоящая фабрика по производству идей. Тогда же, пять лет назад, он решил забросить все остальные проекты и заниматься одной «Мнемозиной». На новом месте работы, в академии, он никому не рассказывал о своем горе. Боялся, что его сочтут эгоистом, хлопочущим только о том, чтобы обеспечить покой в своей семье. Как будто мало на свете других людей, мечтающих освободиться от тяжелых воспоминаний.
— Но неужели время не вылечило ее? Ведь пять лет.
— Судя по тому, с каким лицом Сильвестров вернулся в последний раз из поездки к жене, — нет. Да он и сам стал ужасно нервным, взвинченным. Делался похож на себя лишь тогда, когда работа подвигалась вперед. Но стоило ей застопориться, и он снова впадал в какую-то мрачную ожесточенность. Помните доклад, который он делал весной? Так вот: с тех пор мы не продвинулись вперед ни на шаг.
— Но вы же работали с утра до ночи.
— Все впустую. Мы получали широкую ленту с полной записью памяти животного, но прочесть-то ее мы не могли. И если мы стирали наугад какой-нибудь кусочек, а потом возвращали память обратно в мозг — пусть даже самой смышленой обезьянке, — она не могла объяснить нам,
— И тогда он решил?..
— Да. Попробовать на себе. Это был какой-то кошмар. Последние два месяца он являлся в лабораторию только для одного: уговаривать меня принять участие в опыте. Помочь ему. Он говорил, что все равно другого пути нет. Что без опыта на человеке нам не обойтись. Что пробы будут самые короткие — полминуты, минута.
— Да кто бы ему позволил?! — воскликнул Андрей Львович. — Даже пять секунд.
— Он знал, что ему не дадут разрешения. Поэтому и упрашивал меня помочь. Говорил, что иначе воспоминания о сыне и его сведут с ума. Плакал… Грозился, если я не соглашусь, начать опыт в одиночку. Без ассистента.
— Но как же вы могли молчать? Нужно было приехать сюда, рассказать нам о его намерениях.
— Я думала, мне удастся образумить его. Уговорить… Но в конце концов не выдержала. Просто сбежала. Хотела сразу ехать в Москву, просить о переводе в другое место. Даже билет вчера взяла в аэропорту. А потом сдала обратно… На минуту заколебалась — и снова застряла на полдороге.
— Да как можно колебаться и раздумывать в подобных ситуациях? — воскликнула Тамара Евгеньевна.
Этери посмотрела на неё, и взгляд её из растерянного вдруг сделался ожесточенным и злым.
— А что бы вы хотели? Ведь он доверился мне, понимаете? А я? Должна была его предать? Рассказать, добиться прекращения работы? Лишить его последней надежды? Вы можете оценить меру его страданий? Страданий его жены? Нет. И никто не может. В конце концов, он вправе распоряжаться самим собой. Может, я еще всю жизнь буду жалеть, что отказалась ему помочь.
— Самим собой — это бы еще ничего, — задумчиво сказал капитан, проглядывая записи в своем блокноте.
— Что вы имеете в виду?
— Скажите, как близко должно было находиться подопытное животное во время сеанса?
— Метр — не больше. Мы посылали довольно слабый сигнал, чтобы излучение не достигло лаборатории биоконтроля.
— А сами при этом находились?
— Рядом.
— И ничего?
— Конечно, ничего. Биочастоты человеческого мозга лежат совсем в другом диапазоне.
— По если, скажем, включить этот человеческий диапазон, а сигнал дать на полную мощность, какая получится дальность действия? То есть на каком расстоянии от «Мнемозины» должен находиться человек, чтобы забыть папу, маму и все на свете?
— Точно не могу сказать… Ведь таких экспериментов еще никто не проводил. Но почему вы спрашиваете? Постойте, уж не думаете ли вы…
Этери на секунду даже онемела от гнева, но капитан упрямо кивнул головой:
— Да, думаю.
— Что такой человек, как Сильвестров, мог решиться на опасный опыт, не приняв всех мер предосторожности? Что где-то за стеной ни о чем не подозревающие люди могли попасть в зону облучения?
— Что в этом невозможного?
— Да поймите же: если бы я согласилась ему ассистировать, я бы находилась в той же комнате. Рядом, понимаете? И все было бы устроено так, чтобы я не подвергалась ни малейшей опасности.
— Этери, вы единственный специалист среди нас. Мы обязаны вам верить. Каждому вашему слову. Но я прошу вас, продумайте сами эту версию до конца. Эту невероятную, невозможную ситуацию: «Мнемозина» включена в диапазоне частот человеческого мозга. Что должно случиться, чтобы мощность тормозящего сигнала внезапно возросла? А вместе с ней — и радиус опасной зоны. Если какой-то злоумышленник, знающий аппарат, решился бы на подобное преступление, что он должен был бы сделать?
— Какой еще злоумышленник? У нас, в «Карточном домике»? Это же чистая утопия.
— Вообразите!
Голос капитана прозвучал так настойчиво, что было не понять, просьба это или уже приказ.
— Ну, хорошо. — Этери выпустила наконец воротник шубки и загнула один палец на руке. — Во- первых, он мог бы попытаться резко увеличить напряжение в электросети. Это, конечно, в том случае, если бы не знал, что у нас есть релейная защита против такого скачка. Во-вторых, усилители третьего блока… Нет, отпадает. Здесь у нас тоже система предохранителей. В-третьих… Но я надеюсь, воображаемый злоумышленник не всесилен и не может распоряжаться атмосферным давлением?
— А при чем здесь атмосферное давление? — вскинулся директор.
— Нет, это я к слову. Просто мы месяц назад получили письмо от своих коллег из Вильнюса. Они обнаружили странный феномен: в отличие от обычной радиоаппаратуры, биологическое радио очень чувствительно к колебаниям атмосферного давления. Сильное увеличение давления может вообще практически свести силу сигнала до нуля.
— А падение давления?
— Наоборот, усилить сигнал. Точных цифр у них еще не было, но приблизительные данные первых опытов невероятны: удвоение на каждые пять миллиметров ртутного столба. Они сами были так поражены, что решили заново проверить правильность своей методики. Спрашивают, не сталкивались ли мы с чем- нибудь подобным.
— А вы?
— Мы написали, что не сталкивались. Сила сигнала сама собой ни разу не менялась. Правда, «Карточный домик» стоит в таком месте, где давление очень стабильно, резких изменений почти не бывает.
Директор вдруг вскочил с места и отбежал к своему письменному столу.
— Не бывает… Да-да, обычно не бывает, — бормотал он, роясь в папке с бумагами. От волнения он выронил нужный листок, но тут же поймал его на лету и поднял к глазам. — Вот. Сводка погоды, я запрашивал ее сегодня утром. Давление накануне пурги упало на двадцать восемь миллиметров.
Можно было подумать, что цифра, названная им, каким-то образом сообщилась окружающему воздуху, — такая душная, гнетущая тишина воцарилась в кабинете.
— Пятикратное удвоение, — прошептала Тамара Евгеньевна. — Вместо одного метра — минимум тридцать.
— Может покрыть «Карточный домик» целиком.
