— Но время?! — Капитан всем телом подался вперед.
— Что — «время»? — растерянно спросила Этери.
— Какая длина у магнитофонной ленты «Мнемозины»? Скорость промотки?
— Бобина с широкой лентой рассчитана на двенадцать часов работы. Когда она кончается, «Мнемозина» автоматически перестает посылать тормозящий сигнал.
— Черт с ней — с широкой! Я спрашиваю про тонкую, про этот ваш ДЫЖ… ЦЫЖ — как его?
— ДЖЦ — дублер жизненных центров. Вы хотите знать…
— Да! Да! Я хочу знать, сколько времени будет жить оглушенный, потерявший память человек?
— Тонкая лента, конечно, длиннее… Примерно в два раза. Но почему вы спрашиваете?
Никто ей не ответил.
Капитан молча переглянулся с директором. Тамара Евгеньевна вдруг замотала головой и прикрыла глаза ладонью.
— Почему вы спрашиваете? — повторила Этери, в тревоге приподнимаясь со стула. — Там что-нибудь случилось, да, Андрей Львович, скажите правду. Что-нибудь с Сильвером? Неужели он решился?..
— Не только с ним. — Директор тяжело поднялся из-за стола. — Мы ничего еще толком не знаем, Этери. Но то, что вы рассказали… Если он действительно, забыв дисциплину, долг ученого, решился начать в одиночку этот опыт над самим собой… Чему я просто не хочу верить! Но если это так… И если во время опыта по роковому стечению обстоятельств надвигающаяся пурга сыграла роль злоумышленника… Я знаю ваших коллег из Вильнюса. Вы помните, чтоб они хоть раз ошиблись в таких важных выводах?
— Нет.
— А коли они правы, резкое падение давления могло так усилить сигнал, что Сильвестров оказался оглушенным, утратившим контроль над собой, над течением опыта. И не только он. Все люди, спящие в здании «Карточного домика», должны были попасть в расширившуюся сферу действия «Мнемозины». Если все это так, тогда картина того, что там произошло…
Он не успел докончить свою мысль.
За дверью застучали чьи-то шаги, быстро, еще быстрее, почти бегом, и влетевший в комнату человек — волосы всклокочены, в руке зажата пара наушников — закричал прямо с порога:
— Андрей Львович! «Карточный домик» ответил!
8
Оставшись одни, Стеша и Киля немного потоптались у запертой двери, потом, стараясь ступать на цыпочки, отошли обратно к тому же столику. В большой полутемной зале кафе невозможно было избавиться от ощущения, что на тебя кто-то смотрит.
— Спрятаться надо, — тихо сказал Киля.
— Куда?
— А вот. — Он взял столик за край и осторожно опрокинул его набок. Затем рядом положил еще один — получился шалаш не шалаш, а что-то вроде низенькой ширмы. — Полезай сюда.
— Не хочу, — сказала Стеша. — Чего это я буду прятаться? Стыдно.
— Вот еще — стыдно. Я, например, дома часто прячусь. То на сеновал залезешь, то в погреб, то под кровать. Не от кого-нибудь, а просто так. Для интереса — найдут или нет. Только никто не ищет.
Стеша сидела выпрямившись, задумчиво глядела перед собой.
— Знаешь, у меня сейчас такое чувство, будто все это с нами уже было. Будто мы так же сидели в большом опустевшем здании, и елка поблескивала в темном углу, и на улице ветер, а мы чего-то ждем. И страшно. Может, я сон такой видела? Или в книге прочла про похожее, но не помню в какой. С тобой так бывает?
— А дальше чего было в твоем сне? Не доглядела?
— Кажется, кто-то вошел. Нет, не помню. Ты мертвых боишься?
— Да они не мертвые совсем.
— Откуда ты знаешь?
— Видать. Лежат все как-то удобно. А хоть бы и мертвые — мне теперь все равно.
— Почему?
— Потому что… — Киля вздохнул и медленно начал опускаться в свое укрытие.
— Давай-давай, договаривай. Не темни.
— Потому что вы теперь меня никуда с собой не возьмете, — глухо донеслось из-за столиков. — Даже если мы отсюда спасемся и все кончится хорошо…
— Не болтай ерунды, — сказала Стеша. — Подвернуть ногу — это с каждым может случиться.
— С каждым не с каждым, а случилось-то со мной. Димон не простит.
— А когда летом работали на стройке и его обожгло паяльной лампой, кто бегал к фельдшеру за мазью?
— Ну, мы.
— Никакие не мы, а ты. Когда ты наконец отвыкнешь от множественного числа?
— Все, последний раз. Вырвалось само.
— А кто его потом домой на подводе отвез?
— Так то домой. А он меня во-о-он сколько тащил. И не на подводе, а на себе. Такое разве можно простить?
Киля выставил уже два глаза и нос, но Стеша вдруг перестала его утешать и снова впала в задумчивость.
— Значит, ты полагаешь, что Димон способен… Ты думаешь, он злопамятный, да? Жестокий? Так многие считают… Алексей Федотыч у нас всегда на истории примеры приводит. «Представьте себе, — говорит, — что какой-нибудь греческий тиран пошел войной на соседний город и завоевал его. Что он сделает первым делом? Вот ты, Дима, с чего бы ты начал?» Тут я, конечно, не стерпела и вылезла: «Почему обязательно если тиран, так сразу — Дима?» А он говорит: «Нет, это я случайно — к примеру. Да и тираны в Древней Греции бывали совсем неплохие, так что ничего обидного…» Но я-то знаю, что не случайно он его выбрал. А почему?
— Потому что он главный.
— Кто?
— Димон. Он по натуре главный — всякому видать.
— Глупости. Разве это можно по натуре. Главным назначают или выбирают.
— Ну да. Меня сколько ни назначай, ни выбирай, я все равно не буду. Натура не та.
— Нет, ты не понимаешь. Вы еще историю не проходите, а там есть масса примеров, когда главными делались, ну, кто угодно, это зависит от разных причин, поэтому…
Они постепенно увлеклись разговором и даже на время как будто позабыли все, что с ними случилось. Но видимо какой-то сторож внутри них продолжал напряженно вслушиваться в окружающее. Потому что, когда сверху донесся резкий звук выстрела, Стеша одним прыжком перелетела, перенеслась к Киле за его баррикаду.
Оба замерли там, пригнувшись.
Тьма за окнами окрасилась в красный цвет.
Потом грохнуло еще раз, и топот бегущих ног прокатился у них над головами. Краснота с шипением разгорелась еще ярче и пропала.
Неясный шум шел теперь со стороны вестибюля.
Окрик, звон металла, упавшего на бетон. Возгласы: «Стой! Отдай! Брось пистолет!»
Шум борьбы.
Быстрые шаги нескольких человек — ближе, ближе. Наконец сильный стук в дверь.
Киля выскочил из укрытия и, став перед Стешей, поднял стул, грозно ощетинившись четырьмя его ножками.
Но в этот момент из-за дверей донесся напряженный голос Димона:
