ничем подобным и вместо ожидаемого отвращения почувствовал настоящее, давно не испытанное им сексуальное удовольствие.
Теперь и Ирина не казалась ему кровавым монстром, а просто девушкой, испытывающей серьезные психические проблемы, выход из которых она ищет в садистских фантазиях.
Сам он сейчас находился в состоянии повышенного возбуждения. Вроде бы давно позабытое желание обладать женщиной — в полном объеме этого понятия — не только проснулось, но прямо-таки зафонтанировало в нем. И в отличие от Ирины, которая выглядела достаточно умиротворенной, он законченного, исчерпывающего удовлетворения от контакта с ней не получил.
Однако настаивать на продолжении этого процесса в той или иной — но лучше все же в классической — форме доктор опасался. Как бы ни успокаивал себя Владимир Евгеньевич, что Ирина — всего лишь сочинительница жутких сказок, в душе он чувствовал: даже если эта девушка и фанатазерка, то все равно она очень опасна и действительно способна на любую, причем даже не мотивированную, жестокость.
— А зачем тебе этот Андрей? — уже вполне по-свойски переходя на «ты», поинтересовался Дерябин, беря в руки бинокль и располагаясь у окна.
— Мне к папуле надо прорваться, — зевая, молвила девушка. — Мне бабки нужны, причем большие бабки, и я сумею со своим стариком договориться, если окажусь с ним с глазу на глаз. Но Андрей — его цепной пес. Через этого пацана не проскочишь. И лишь только он по какому-либо дельцу покинет особняк, я попробую прорваться к папочке. Надеюсь, он меня еще любит. Ну а если нет, ему же хуже, — добавила она довольно-таки зловещим тоном.
— Почему бы тебе своему отцу просто-напросто не позвонить?
— Звонком моего папулю не прошибешь. Тут нужен личный контакт.
Владимир Евгеньевич добросовестно вел наблюдение за особняком, бросая время от времени на мирно сопевшую на диване Ирину вполне откровенные взгляды.
Серебристый «мерс» из ворот Розового дома так и не появился. Зато Дерябин пару раз усмотрел Артюхова, когда тот входил в кабинет Долинского. Получалось так, что планам Ирины сбыться пока не суждено.
Наконец та открыла глаза и потянулась:
— Сколько времени, дед?
Дерябину, душа и частично плоть которого все еще были воспалены, это обращение — «дед» — очень не понравилось.
— Какой я тебе дед? — поджал он губы. — А время — половина седьмого.
— Вечера?
— Да, восемнадцать тридцать.
— Ну что ж, пожалуй, пора.
— Куда пора?
— Это твоя дряхлая тачка в кустах по ту сторону холма стоит? — Оставив без внимания вопрос Дерябина, в свою очередь поинтересовалась Ирина.
— Машина как машина, — вновь обиделся Владимир Евгеньевич. — А такого качества как «Волга» сейчас вообще автомобили не делают.
— Значит, твоя. А она на ходу?
— Естественно. Такие машины практически не ломаются.
— А ты не хочешь искупаться? — совсем неожиданно предложила Ирина.
— И для этого нужна машина? — Дерябин недоуменно воззрился на собеседницу.
— Нет. Но твоя тачка нам пригодится позже. Сейчас хорошо бы освежиться. Тут, если спуститься с холма, окажешься на небольшом диком пляже. Там сейчас никого не может быть. А во время сенокоса — деревенские любили купаться. Лесочек, песочек, и вход в Волгу в этом месте — пологий и песчаный.
Освежиться бы, конечно, не мешало, задумался доктор, ведь он даже не умывался более суток. Ну а самое главное — девушке придется на пляже раздеться…
— А вода не холодная? — спросил он как-то автоматически, и сам испугался собственного неосторожного вопроса: вдруг Ирина действительно убоится прохладной августовской водицы и откажется от своего предложения?
— Ну что ты, док?! — весело улыбнулась девушка. — Август-то какой в этом году стоит! Сейчас на улице за двадцать, река за день нагрелась, и у берега должна быть очень теплой.
— Тогда пошли!? — быстро предложил Владимир Евгеньевич.
— Да, только возьми с собой ключи от машины и спрячь куда-нибудь под топчан, что ли, свои шпионские инструменты. Конечно, вряд ли сюда кто-нибудь заявится, но все-таки… — Сама же она подхватила большую наплечную сумку, с которой и прибыла в эту избенку, небрежно бросила туда, вызвав при этом у Дерябина очередное нервное (но уже легкое) потрясение, его «вальтер» и направилась к выходу.
Они спускались вниз по петляющей, едва заметной тропинке по смешанному редколесью — березы, осины, небольшие дубы.
Да, погода стояла не по сезону теплая, но листья уже густо застилали склоны холма, причем многие из них успели пожелтеть и покраснеть.
Владимир Евгеньевич знал, почему так произошло: все эти столь рано увядшие листья сорвало с деревьев еще в конце июня, когда по здешним местам пронесся небольшой, но очень злобный ураган.
Конец июня… Подумать только — он тогда еще и не знал о существовании Ирины Долинской, идущей сейчас впереди него в открытой майке и обтягивающих шортиках, и само ее передвижение по склону, видимое напряжение и расслабление ее упругого тела все более возбуждало его.
Конец июня… Он тогда не только не знал Ирину — Дерябину и в голову не приходило, что ему когда-нибудь вот так, немедленно и всерьез, вдруг захочется женщину.
С этим полом он всегда испытывал проблемы. Не то что бы Владимир Евгеньевич был нехорош собой, панически боялся неудач в постели или являлся асексуалом от природы. Скорее, наоборот. Хорошо сложен и симпатичен, он, даже будучи уже немолодым человеком, чувствовал на себе заинтересованные взгляды своих студенток и в душе был совсем не прочь иметь с какой-либо из них короткий, да пусть и долгосрочный роман, а то и просто взять ее в жены. Но его жизнь как-то очень неудачно сложилась именно в этой области человеческого бытия.
Женился он, являясь еще совсем молодым аспирантом, грубо говоря по расчету, на дочке проректора университета. И, в общем-то, не он взял Анну в жены, а его взяли в мужья. Этот брак ему был совершенно необходим для служебной карьеры — он давал возможность способному, но не имеющему «руки» в своем родном вузе Володе Дерябину, с помощью обретенного влиятельного тестя, вступить в партию и прорваться на престижную кафедру Истории КПСС.
Все так, по намеченному плану, и произошло. Потом он стал заведующим кафедрой и еще через какое-то время — деканом исторического факультета.
Но вот семейная жизнь не задалась. Не сработала народная мудрость: стерпится — слюбится. С каждым годом вынужденная близость с нелюбимой женой все более раздражала его.
Супруга это, конечно, чувствовала и стала искать более комфортный для себя вариант на стороне. И нашла.
Самый разумный и естественный вроде бы в данной ситуации выход — развод — был в то время совершенно невозможен.
Молодой Дерябин еще только стремился к административным высотам, а развод ставил крест на его амбициях: таковы были реалии советской системы жизнеустройства.
В схожей ситуации оказалась его жена Анна. Она тоже работала в университете преподавателем, только на другом факультете — филологическом, и тоже стремилась руководить, как минимум, кафедрой.
Они все-таки разошлись, но — неофициально. Жили отдельно, однако на общеуниверситетских мероприятиях держались вместе, демонстрируя благополучие своего брака.
В курсе происшедшего был только тесть, но он, как умудренный жизненным опытом человек и партийным стажем коммунист, естественно, помалкивал и публично подыгрывал им обоим.
