Но почему же центральным персонажем своего романа автор избрал не знаменитого военачальника или философа, а свободную афинянку, гетеру Таис? Вероятно, это можно объяснить тем, что такие прославленные гетеры, как Аспасия или Фрина, были образованнейшими женщинами своего времени, подругами (гетера и значит — «подруга», «компаньонка», «товарищ») выдающихся людей — художников, поэтов, государственных деятелей. Писателю удобнее было взглянуть на деяния Александра как бы со стороны — глазами Таис, не заинтересованной в политике, завоеваниях, торговле, не принадлежащей ни к одной из философских школ и вместе с тем женщины высокоинтеллектуальной.
Ей чуждо высокомерие и безапелляционность суждений Аристотеля, она не принимает как идеал «Государство» Платона. Ей ближе Анаксагор, объяснивший возникновение системы небесных тел из первичного беспорядочного смешения веществ в результате их вихреобразного вращения, Анаксагор, так высоко ставивший «нус», то есть человеческий разум. Но еще ближе природе и пониманию Таис учение орфиков — мировоззрение разоряющегося крестьянства и рабов, противостоявшее мифологии, то есть мировоззрению родовой аристократии.
Поэтому особенно примечательны те страницы романа, где повествуется о встречах Таис со старым делосским философом, тайным проповедником учения орфиков, нашедшим в молодой женщине верную и смышленую ученицу, — свои глаза и уши, которым предстоит увидеть и услышать будущее. «Твоя роль в жизни, — говорит он, — быть музой художников и поэтов, очаровательной и милосердной, ласковой, но беспощадной во всем, что касается Истины, Любви и Красоты. Ты должна быть бродильным началом, которое побуждает лучшие стремления сынов человеческих, отвлекая их от обжорства, вина и драк, глупого соперничества, мелкой зависти, низкого рабства. Через поэтов-художников ты, Муза, должна не давать ручью знания превратиться в мертвое болото».
Учение делосского мыслителя и помогло Таис осмыслить по-новому свое назначение в жизни и сконцентрировать все духовные силы в защиту Добра и Красоты. Как известно, именно по ее настоянию Александр Македонский сжигает Персеполис, цитадель деспотической династии персидских царей Ахеменидов — воплощение бездуховного начала, нравственного и эстетического уродства.
Выбор Таис в качестве главной героини объясняется еще и тем, что женщина — эту мысль писатель проводит на всем протяжении творчества — по своим моральным качествам и богатству душевного мира выше мужчины. Ведь биологическая ее природа Матери позитивна но своей сущности — она создает жизнь, а не разрушает ее. И кроме того, в женской красоте воплотился в наиболее целесообразной и гармонической форме результат продолжавшейся миллионы лет биологической эволюции на Земле. Именно в синтезе духовного и физиологического совершенства предстают перед читателями любимые героини книг Ефремова — историк Веда Конг («Туманность Андромеды»), мастер художественной гимнастики Серафима Металина («Лезвие бритвы»).
Превращение Таис в главную героиню романа повлекло за собой исследование многообразных реалий быта и нравов эпохи эллинизма, некоторых малоизвестных религиозных течений, остатков матриархата, тайных женских культов, роли поэтов и художников в общественной жизни и т. п. Все это придает роману подлинную новизну, так как в описаниях историков и беллетристов духовный мир людей этой эпохи, как правило, отступает на задний план перед сценами битв, завоеваний, дележа добычи, дворцовых интриг и заговоров.
Но роман читается нелегко. Он явно перегружен подробностями быта и обстановки, описаниями одежды и утвари, дворцов и храмов, уснащен древнегреческими словами и забытыми терминами. Это признает и сам автор, объясняя в предисловии свой подход к теме: «Такую же перегрузку впечатлений испытывает каждый, кто впервые попал в чужую страну с неизвестными обычаями, языком, архитектурой. Если он достаточно любознателен, то быстро преодолеет трудности первого знакомства, и тогда завеса незнания отодвинется, раскрывая ему разные стороны жизни. Именно для того чтобы отдернуть эту завесу в моих произведениях, я всегда нагружаю первые две-три главы специфическими деталями. Преодолев их, читатель чувствует себя в новой стране бывалым путником».
Однако было бы неверно рассматривать этот роман как еще один опыт литературно-археологической реставрации далекого прошлого. Книга, безусловно, имеет большую познавательную ценность, но значение ее этим не ограничивается. Может быть, самое важное в ней — сквозная мысль о преемственности цивилизаций, о взаимопроникновении культур Востока и Запада, отгороженных до походов Александра непроходимостью «Ойкумены».
В отличие от Рэя Брэдбери, Пола Андерсона и многих других зарубежных писателей Ефремов вовсе не пытается искать спасения от рева и грохота машинной цивилизации в успокоительном «патриархальном» прошлом и вовсе не противопоставляет прекрасную Элладу как некий эталон эпохе научно-технической революции. Он страстно хочет, чтобы все истинно прекрасное, что было создано в древнем мире, не было бы забыто и вошло бы в преображенном виде в совершенное общество, которое мы строим.
Своеобразным мостом, перекинутым на пути от глубокой древности к далекому будущему, стал роман «Лезвие бритвы», завершенный Ефремовым в конце 1962 года. Действие происходит в наши дни — в Советской России, Италии, Южно-Африканской Республике, в Индии и Тибете.
В этом большом многоплановом произведении, вобравшем в себя весь жизненный опыт писателя, Ефремов размышляет о Человеке — скрытых и еще не использованных резервах организма, о гигантских возможностях памяти и о том лучшем, что по эстафете мысли и знаний унаследовано нами от далеких предков и перейдет от нас к нашим потомкам.
«Цель романа, — пишет Ефремов в предисловии, — показать особенное значение познания психологической сущности человека в настоящее время для подготовки научной базы воспитания людей коммунистического общества». И далее он признает, что почти невозможно решить эту сложнейшую задачу без ущерба для композиции и художественной ткани произведения, так как писатель, связавший тему своего романа с вопросами психофизиологии, должен быть одновременно антропологом, демографом, генетиком, историком, психологом и социологом.
Действительно, Ефремов смело вторгается во все эти области, высказывая оригинальные, порою дискуссионные суждения.
Перегруженность романа разнородным научным материалом заставила автора отважиться на литературный эксперимент — попытаться вместить нелегкое для восприятия содержание в форму динамического приключенческого повествования, по словам самого Ефремова, в несколько хаггардовском вкусе.
Работая над романом, он думал не только об искушенных читателях, но и о тех, которые предпочитают беллетристику и не стали бы тратить время на научные трактаты, даже в популярном изложении.
Ожидания оправдались! Публикация «Лезвия бритвы» в журнальном варианте, еще задолго до выхода отдельного издания, вызвала поток читательских писем. И что характерно — как раз не приключенческая канва, а именно научные идеи и размышления автора побудили людей разных профессий и разного возраста, но преимущественно молодых, делиться своими впечатлениями с Ефремовым. Эта книга заставила многих поверить в свои силы, найти жизненное призвание, выбрать соответствующую склонностям работу.
Но почему книга, названная автором «Роман приключений», с тем же основанием может быть отнесена и к научной фантастике?
В «Лезвии бритвы» мы находим три фантастические гипотезы.
Одна из них развивает идею, положенную в основу раннего рассказа «Эллинский Секрет», в котором молодой русский скульптор, чьими далекими предками были греки-киприоты, вспоминает благодаря внезапному пробуждению «генной памяти» секрет античных ваятелей — рецепт состава, размягчающего слоновую кость, что дает возможность лепить из нее, как из воска,
Нечто подобное происходит в романе с таежным охотником Селезневым, страдающим эйдетическими галлюцинациями: в своем раздвоенном сознании он ощущает себя как бы в двух ипостасях — и сыном своего времени, и доисторическим человеком, который вместе с сородичами охотится на мамонтов, обороняется от гигантских обезьян, защищает женщину от саблезубого тигра.
Другая гипотеза восходит к давнему замыслу приключенческой повести «Корона Искандера»,
