Р.А.Ц.

штурме сказал, что отдаленно похоже на материалы проектов 'Еватрон' и 'Эмбрион', но только отдаленно.

— Погоди, что-то помню… 'Эмбрион'… Основная идея, что если построить Очень Большой Компьютер и сливать туда триллионы отдельных фактов и фактиков, то там может самозародиться ИИ, так?

— Так. Бред, конечно — до сих пор сливают, всю Сеть агитируют помогать, но что-то ничего пока. Так вот, группа Симоняна уже предметно взглянула на проблему, и у них волосы дыбом стоят. Получается какая-то несуразица — если верить результатам, то база использует примерно семь тысяч разных символов. Они неравномерно повторяются по всему объему, плюс там еще ряд факторов, понятных только специалистам, общий вердикт — скорее всего, это один язык. Представляешь? Язык, в котором семь тысяч символов…

— Не представляю. И думаю, никто не представляет. Вчера я встречался с Патриархом, он сказал в беседе очень странную фразу, буквально: 'Все во власти Отца, и Ург-Дэмор бдят во имя общего Замысла'.

— Думаешь?..

— Да. Церковь что-то знает, но делиться, как всегда, не спешит.

— Давить ты не будешь, так ведь?

— Не буду, он намекнул, что молчит только до поры. Если не обойдется, то информация будет предоставлена.

— Теперь я спрошу. Как ситуация выглядит в общем?

— Да как обычно — между плохо и отвратительно. Мой приказ о применении 'Грани' был неизвестным образом изменен. Коды вскрыты на раз-два, отсюда ушел один приказ — в Генштаб и в министерства прибыл, в контрольное, заметь, время! — совершенно другой. Вся эта группировка была там прописана, все снаряжение и материалы. Они там затылки почесали, озадачились и запросили подтверждение. Дважды. Подтверждение пришло, оба раза. Ты понимаешь, Владимир Павлович? По прямой линии! Технику и все остальное собирают за сутки в авральном порядке, потом странным образом срабатывает сразу пять Установок — и весь металл проваливается в тартарары, а люди остаются сидеть на земле в полнейшей непонятке.

— Мои люди тоже были не в курсе. Как говорится, почему-то и каким-то образом… — Лантир отчетливо скрипнул зубами. — Ей-же-ей, как щенков, как щенков!

— Расслабились мы, слишком давно мы воевали. Все это шевеление в уютной луже нисколько не спасает ситуацию. Канарис со своим Абвером сделал бы всю нынешнюю госбезопасность как…

— Как сделали ее ЭТИ. Только у НИХ еще и подавляющее технологическое превосходство, я вообще думаю, что это кларктех.

— Кларктех… Но зачем ИМ новая машинная раса, агрессивная к тому же?

— Пока — как буфер, чтобы мы эльфов не покусали. Еще восемь дискеток ведь у нас есть? Потом — смотря во что машины вырастут.

— Эльфы, эльфы… Чем больше я думаю, тем больше мне кажется, что это были не они.

— Все нестыковки я тоже вижу. Но спутниковые кадры-то куда денешь?

— Не знаю. И все же что-то свербит вот, что-то здесь не то… Эх, знать бы, кто — я бы ему не дискету в подарок отправил, а целый фолиант!

Император вновь потемнел лицом, разбередив душу. Те самые кадры стояли перед внутренним взором, не отпуская, топя разум в черном пожаре ярости…

Помолчали.

— Ладно, все равно рано или поздно найдем. Так даже удачно вышло, чего уж — все телодвижения в эту сторону временно прекращаются. Только — как бы машины не покусали всех, со своей чистой машинной логикой. Темпы развития будут ведь…

Лантир пожал плечами:

— Думаю, ОНИ знают, что делают. Да и — мы ведь все равно уже не сможем выковырять собственную технику с Джардии?

— Не сможем. Даже 'Южный Крест' дела не решит — гразеры есть и у машин. Они наверняка уже разместили их над всем шариком.

– 'Южный Крест'? Он же…

— Прямо перед твоим приходом, на идеальной круговой орбите. Божественный чих-пых и тирьямпампация, чтоб ИХ! С 'МИРа' уже вышел модуль — космический автобус.

Собеседник только покачал головой.

— Тесно во Вселенной. Что же тогда в более развитых местах делается?

— Имеем шанс узнать это при жизни. Дискетка ведь только один цветок из букета.

— Меня беспокоит только одно — где же РАЦ?

68

Прощальный дар Оментари был… странен. Когда сердце генерала остановилось, он во вспышке кристальной предсмертной ясности понял вдруг, что именно происходит. Да, воистину, случайностям не было отдано на откуп ничего! Но как? Это выходило за рамки понимания Горчакова — чтобы сделать так, Хранительница должна была знать слишком, слишком много. Даже с учетом того, что он знал о возможностях оннов, даже после курса обучения в монастыре — это было чересчур. Впрочем, как истинный военный, генерал предпочел не задаваться неразрешимыми пока вопросами, действие подарка не следовало тормозить. Он знал теперь, что у него сейчас один-единственный миг, пока спутник пересекает ось Глаза. 'Ништо, прорвемся!' — еще успел подумать он, а далее уже не было ничего. Лишь вспышка бесконечной ослепительной БОЛИ.

…Он бездумно ворочался в вязкой смолянистой тьме, протянувшейся, по ощущениям, на многие парсеки. Да, у него оставались ощущения, вернее, одно ощущение — чудовищная, непредставимая БОЛЬ. Только она была здесь, в этой тьме, она была самой этой тьмой, и лишь через нее было возможно какое-то познание окружающего. Оттенки и всевозможные нюансы боли имели каждый свой собственный… как бы назвать? — цвет, характер и шероховатость, расцвечивая тьму подобием призрачного калейдоскопа. Постепенно он начинал ориентироваться в этом смятом, скомканном и изломанном месте, прозревая наличие подобных же страдающих сутей вокруг себя. Пространство, терзаемое некой отвратительной грандиозной силой, беззвучно корчилось и вопило, порождая огромный поток собственной черной боли — и этот поток нес их, как течение реки, к чему-то совершенно непредставимому, что ожидало их в конце, что жадно пило все стекающиеся к нему потоки. Он попытался пристальнее присмотреться глазами боли к этой Сущности, но добился лишь того, что разум начал странным образом сбоить, отказываясь постигать чуждую суть. Он перевел взор ближе, и понял, что еще один оттенок боли заключался в том, что Сущность была бесконечно далека, а значит, им предстояло падать на нее столь же бесконечное время — и это было едва ли не самым мучительным из ощущений, знать, что уже совсем скоро — когда-то, в конце всего, ты упадешь в бездонный черный провал, что чернее окружающей тьмы, и это будет абсолютный, окончательный распад, переход через такую грань, за которой не будет ничего.

Он мог различить в общем потоке почти бесконечно удаленные от него сути, попавшие в него, верно, в начале Творения, а может, и еще раньше. Они уже были перед самой глоткой бесформенной Сущности — но все-таки столь же далеко от нее, сколь и он сам, только начавший свой путь. Более того — он видел и тех, кто располагался гораздо выше него по течению потока, а значит, лишь должен был попасть в него, и этот взгляд простирался столь же далеко, как и предыдущий. На этом конце он упирался во что-то, чему и вовсе не было определений, никаких, ни возможных, ни существующих. В отличие от Сущности, на это смотреть было можно, просто абсолютно бессмысленно.

Боль… Он явственно чувствовалпонимал, что на этот раз собственная гибкость разума сыграла играет с ним дурную шутку. Он принял правила игры, смог использовать боль как инструмент ощущений, как способ ориентации и способ познания, и это сделало его на шаг ближе к тому, что ожидало в конце. Он