– У вас суп выкипел!
– Ой! Правда! – взвизгнул за дверью женский голос, дверь захлопнулась, из-за нее донеслись удаляющиеся шаги.
– Пойдемте в квартиру, – проговорил «майор Несгибайло», очистив территорию от противника.
Антон Антонович с тяжелым вздохом отомкнул все замки и запоры и пропустил «сотрудника органов» в свое холостяцкое жилище.
– Сейчас у вас никто не проживает? – осведомился Маркиз, прямиком проходя в кабинет гравера.
– Нет, – тот снова вздохнул, – Коля… вы его видели… он покинул меня после того случая…
– Гламурный молодой человек, – проговорил Леня то ли с неодобрением, то ли с интересом исследователя. – Ну что ж, по крайней мере нам никто не помешает. Итак, я жду ответа на свой вопрос.
– Да, – Антон Антонович потупился, – я действительно сделал две марки… по просьбе заказчика… ведь понимаете – основная работа – это изготовление клише. А когда клише готово, бумага найдена, сделать один оттиск или два – это практически безразлично…
– Почему же вы не сказали мне этого в прошлый раз?
– Ну во-первых, Прохор Петрович взял с меня честное слово, что я никому, ни одной живой душе… а потом, вы меня об этом и не спрашивали!
– Я просил вас рассказать все… – протянул Маркиз, не сводя глаз со своего собеседника. – Рассказать все, что вы знаете… надеюсь, теперь-то вы ничего от меня не утаили?
– Ничего! – чересчур поспешно выпалил гравер.
Глаза его при этом подозрительно бегали.
– Как вы сказали? – насторожился Маркиз. – Когда клише готово, бумага найдена, сделать один оттиск или два – практически безразлично?
Он вспомнил книгу об артистах императорских оперных театров с поврежденным форзацем. На листе не хватало довольно большой части…
– Признавайтесь, сколько оттисков вы сделали на самом деле? – спросил он, сверля Антона Антоновича пронзительным взглядом профессионального следователя.
– Три!.. – ответил тот, растерявшись, и тут же прикусил язык. Однако слово, как известно, не воробей.
– Три? – переспросил Маркиз, сурово сдвинув брови. – На этот раз вы сказали правду?
Гравер энергично закивал.
– Ну что ж, кажется, я вам верю, как говорил великий режиссер Станиславский… но зачем, скажите, зачем вы сделали третий экземпляр?
– На всякий случай… – Антон Антонович смущенно потупился и добавил: – Уж очень хорошо у меня получилось… захотелось оставить себе образец работы…
– Хотелось бы верить, – вздохнул Маркиз, – но что-то мне подсказывает, что у вас были насчет третьей марки другие планы. Подозреваю, что у вас на нее имеется покупатель…
– Честное благородное слово… – начал гравер.
– Вот только не надо этого! – отмахнулся Маркиз. – Все равно не поверю! А вот марку придется отдать…
– Обязательно? – Антон Антонович жалостно вздохнул.
– Обязательно! – отрезал Маркиз. – В интересах следствия. Вы не забыли, что над вами все еще висит дамоклов меч в виде целого букета статей Уголовного кодекса?
Антон Антонович тоскливо вздохнул и опустился на колени рядом с Леней.
– Что это вы надумали? – Леня попятился. – Не надо пытаться меня разжалобить! Это бесполезно!
– А я и не пытаюсь, – пропыхтел снизу Антон Антонович, – я доставаю… достаю марку!
Он перевернул один из стульев кверху ножками.
К каждой ножке снизу был подклеен аккуратный фетровый кружочек – чтобы стулья не царапали ценный паркет и легче передвигались по нему. Антон Антонович подколупнул один из кружков ногтем, наполовину оторвал его и вытащил из-под фетра маленький красноватый бумажный прямоугольник.
– Вот она! – Гравер поднялся на ноги и протянул Маркизу марку. – Вы учтете мое добровольное сотрудничество?
– Следствие учтет, – пообещал Леня, рассматривая марку.
– Правда, она восхитительна? – прошептал Антон Антонович, заглядывая через Ленино плечо. – Это одна из моих лучших работ! Хотя все же я не понимаю…
– Чего вы не понимаете? – спросил Маркиз, убирая красноватый прямоугольник в свой бумажник.
– Не понимаю, почему люди платят такие огромные деньги за сущую ерунду. Ну допустим, картина – это произведение искусства, она действительно очень красива… или драгоценные камни… они искрятся, переливаются… это еще как-то можно понять. Но почему так дорого стоит какой-то клочок бумаги, на котором по ошибке напечатали что-то не то… или случайно оказался лишний зубчик…
– Это вопрос договоренности, – проговорил Леня, – договоренности между людьми. Точно так же, как бумажные деньги. Ведь бумажная купюра тоже не представляет сама по себе никакой ценности – ее нельзя съесть, в нее нельзя одеться… самое большее, что ею можно сделать, – разжечь костер. Но люди договорились между собой, что за эту бесполезную бумажку можно получить и еду, и одежду, и жилье, и даже здоровье и жизнь… ведь за деньги действительно можно спасти жизнь – или, наоборот, можно нанять убийцу, который отнимет жизнь у другого человека! Точно так же и эта марка… люди договорились, что она дорого стоит… Впрочем, мы с вами заговорились! Меня ждут важные дела!
– Подай ключ на три восьмых! – Ухо высунул руку из-под днища микроавтобуса. Сергей вложил в руку нужный ключ и снова нырнул под капот.
Сейчас вряд ли его узнали бы прежние знакомые: в промасленной спецовке, с перемазанными мазутом руками и с черной бейсболкой на голове, он нисколько не был похож на прежнего элегантного бизнесмена с седеющими висками, в белоснежной рубашке и тщательно отглаженном костюме.
Поселившись в квартирке над гаражом, Сергей первый день провалялся на кровати, бездумно глядя в потолок, покрытый пылью и ржавыми потеками. Все тело болело от побоев, левый глаз заплыл, а когда Сергей отважился заглянуть в осколок зеркала, валявшийся на подоконнике, то ему немедленно захотелось, чтобы и правый глаз заплыл тоже. Желаний не было никаких, то есть одно было – ослепнуть, оглохнуть и вообще никак не реагировать на окружающую действительность.
Но это никак не получалось, потому что снизу слышались непрерывные стуки и шум работающих инструментов. Изредка Ухо поднимался наверх, наскоро пил чай или кофе и уходил снова. Спал он мало, женщины к нему не ходили – в этакую берлогу ни одна уважающая себя дама не заглянет. Впрочем, Ухо по этому поводу не слишком расстраивался, в его сердце прочное место занимали машины.
Проворочавшись полночи на жесткой скрипучей кровати, Сергей понял, что окружающая обстановка не так сильно его раздражает. Ну и что, что вокруг беспорядок, внизу шум и пахнет краской! Все это можно пережить, он же не наследный принц, знавал всякие времена. Не сильно беспокоила его и работа. То есть, конечно, бизнес явно пострадает без твердой хозяйской руки, и как бы конкуренты не съели, но в конечном итоге и это можно пережить.
К утру Сергей Михайлович Зозулин понял, что больше всего страдает он от стыда. Вот что стыдно – так это быть таким идиотом, как он! Ладно еще, что влюбился – с кем не бывает! Сколько мужчин при виде хорошенькой мордашки и стройных ножек теряли голову! И ничего, не смертельно…
Он же долгое время лепил в душе идеальную женщину. Ведь не двадцать лет, не мальчик, а все мечтал об идеале! Да еще и болтал об этом, потому что иначе как та девица, он все еще в мыслях называл ее Наденькой, обо всем узнала? А он, встретив свою мечту, всерьез поверил, что она настоящая. Где был его здравый смысл?
Девица его нагло использовала, подставила, подвела под бандитов. Сергей поежился, вспомнив, как его били и допрашивали в собственной квартире.
Промаявшись таким образом сутки, Сергей совершенно осатанел от безрадостных мыслей и
