— Сами сказали — щипцы… Ясное дело — ребенку голову оторвете!
— Да нет же, живой выйдет!
— Как это так? Щипцами ребенка за голову будете тянуть — и живой? Что вы, гражданка, глупости говорите!.. Нет, не согласны мы.
— Как хотите. Только тогда незачем было за доктором посылать. А я вас предупреждаю: без операции сноха ваша наверно помрет.
— А ежели щипцы — не помрет?
Зина смутилась:
— Наверно, конечно, нельзя сказать — операция трудная и опасная. Но только она одна может спасли вашу сноху, без операции-то она уж наверно умрет. Она уже без чувств.
Из сенец вышла на крыльцо старшая сноха с заплаканными глазами.
— Кончается Акулина. Видно, не разродиться ей.
Зина поспешила к роженице. Она лежала в забытьи, пульс стал еще слабее. Зина впрыснула ей камфару. Провозилась с четверть часа. Потом, волнуясь, пошла в черную избу.
Там набралось уже много народу. На лавке у окна сидел коротконогий старик, очень похожий на высокого старика, — его брат, председатель сельсовета; лицо было важное, красное и глянцевитое, во рту меж зубов темнела дырка. Сидели еще мужики и мрачно глядели.
Зина решительно сказала:
— Ну, решайте скорее! Когда приедет доктор, некогда будет разговаривать. Не знаю даже, застанет ли уж он ее в живых.
Согласны вы на операцию или нет?
Высокий старик смотрел на нее тяжелым взглядом:
— Хорошо, гражданка! Согласны! А только если помрет баба от ваших щипцов, мы доктора отсюдова живым не выпустим.
Зина побледнела. Старик это заметил и повторил зловеще:
— Не уйдет тогда отсюдова!
— Да вы с ума сошли! Что ему, удовольствие, что ли, ехать сюда за семь верст, не спать ночь, возиться с вашей больной?
Выгода ему какая от операции? Да делайте, что хотите, пускай помирает! Мы вам хотим оказать помощь, а вы нас убивать собираетесь! Очень надо! Мне здесь больше делать нечего! Уезжаю!
— Мокей, погоди! — Коротконогий отвел старика за рукав в угол и что-то стал ему шептать. Старик воротился к Зине.
— Хорошо! Согласны! Ладно! Пускай делает, что хочет. Что ж бабе помирать… Ладно! Согласны.
Но смотрел страшно, и в глубине слов пряталась угроза.
Зина воротилась в чистую избу. Ее била нервная дрожь. На широкой кровати из красного дерева с золотыми веночками Акулина стонала слабеющими, прерывистыми стонами. Углы были окутаны сумерками. Вдали, в саду усадьбы, теперь гулко, во весь голос, заливались соловьи.
Зина верила в Кайзера восторженной, молодой верой. Но теперь она ясно представила себе, что будет, если… Да! Что — если?.. Предупредить его, когда приедет? Но вся душа ее возмутилась. Она так ясно представляла себе, как головка ребенка застряла в путях матери, как ослабевшие потуги не могут дальше гнать его, какую волшебную, ослепительную помощь аут могут оказать щипцы. И они вдруг ничего не станут делать? И будут бездеятельно смотреть, трусливо поджав руки? Зину охватило гордое чувство. Она и представить себе не могла, чтобы Кайзер из-за страха перед этим стариком отказался от операции. А тогда зачем его напрасно волновать?
Скоро уж должен приехать. Зина пошла в черную избу посмотреть, есть лп горячая вода. Медленно входили новые мужики, немые, мрачные; внимательно оглядывали ее и садились по лавкам.
Воротилась к роженице. Пришла старуха, засветила керосиновую лампу. Потом села у двери на лавку, подперла щеку и принялась жалостливо вздыхать, поглядывая то на стонущую Акулину, то на взволнованную Зину. И неизвестно было, кого она жалеет, — сноху или доктора, которого сейчас будут убивать мужики.
В темноте, гремевшей соловьями, раздался под окнами шум колес. В сенцах зазвучал громкий голос доктора Кайзера:
— Где больная? Куда пройти?
Старуха, низко кланяясь, открыла дверь. Кайзер вошел с желтым чемоданчиком в руках и весело сказал:
— Здравствуйте!.. Ну, старушка, вы уйдите, не мешайте нам.
Поставил на лавку чемоданчик, подошел к роженице, взялся за пульс и покрутил головою.
— Что? — со страхом спросила Зина.
Он беспечно ответил:
— Ничего!
И тщательно стал ощупывать под грубой рубахой огромный живот роженицы. Потом скинул пиджак, Зина помогла ему надеть белый халат. Он засучил красивые, мускулистые руки.
— Где тут умыться?
Зина вывела его в сени, подняла лампу над большим рукомойником с грязною, треснувшею мраморною доскою. Кайзер нажал педаль, стал мыть и тереть щеточкою руки. Спросил весело:
— Откуда здесь такой рукомойник?
— Из усадьбы княжеской. По всем избам вещи оттуда.
Дверь в черную избу была открыта, от керосиновой коптилки поднималась в темноту медленно крутящаяся струйка копоти. По лавкам сидели молчаливые мужики и смотрели на доктора. Кайзер удивленно поднял брови, взглянул на Зину:
— Чего это там собрались? Свадьба, что ли? Непохоже — сидят, как на похоронах.
У Зины задрожали губы, но ничего не ответила.
Доктор исследовал роженицу, встал и решительно сказал:
— Конечно, щипцы! И медлить нельзя. Прокипятите их…
Чего это у вас так руки дрожат? Аи-аи, товарищ! Разве можно так волноваться!
У самого у него в глазах горел тот веселый, спокойно-уверенный огонь, какой Зина привыкла видеть у него перед ответственной операцией. И опять она твердо поверила, что все у него кончится хорошо. И все-таки засученные по локоть девически тонкие руки Зины дрожали, когда она наложила фланелевую маску на лицо бабы и стала капать на маску хлороформ.
Операция была трудная. Мышцы на засученных руках Кайзера поднимались буграми, но щипцы оставались на месте. Зина с ужасом поглядывала на доктора и старалась прощупать исчезающий пульс у роженицы. Кайзер покрутил головой.
— Nun! Und gehst du nicht willig, so brauch ich Gewalt![11]
Он перехватил руками блестящие ручки щипцов, ушел головой в плечи, стиснул зубы, и мышцы на его предплечиях стали вздуваться, как будто кто надувал их воздухом, В черной избе тускло чадила коптилка, за окнами гремели в саду соловьи. По скамейкам у стен сидели мужики, молчали и ждали.
Высокий старик медленно встал, вышел на цыпочках в сенцы, тихонько приотворил дверь и заглянул в чистую избу. Увидел он ужасное. Кровать была выдвинута на середину избы; ярко-белые, полные, подогнутые женские ноги поперек кровати, между ними — доктор в белом халате, засученные по локоть мускулистые руки, в них — блестящие стальные ручки, от них рычаги уходили меж раздвинутых ног в живот женщины, доктор изо всей силы тянул за ручки, а от головы Акулины на его работу смотрело бледное, искаженное ужасом лицо акушерки.
«Вы что тут, разбойники…»
Так хотел крикнуть старик, хотел затопать ногами и ворваться в избу. Его взял за рукав коротконогий его брат, председатель сельсовета, и решительно потянул назад.
— Уходи, Мокей! Не гляди…
Мокей вырвал рукав.
— Ты погляди, погляди, что делают!
— Иди, говорю тебе. Не гляди! Я тебе категорически объясняю: обожди! Наука, она, как говорится…
