Мы удивленно поднимаем на нее глаза.
— Ну, тогда, может, о кинофильмах? О политике? О войне в Ираке?
Мы молча сидим несколько минут. Наконец миссис Джобс заходит в дом, чтобы принести напитки, и Ларри говорит:
— Слышал о Джеффе Эрнандесе? Он продает свой дом. Похоже, эта история его разорила.
— О Боже.
— Да, плохи дела, брат.
Бризиэнн разжигает гриль и начинает готовить умопомрачительные стейки из сыра тофу и овощей. После ужина мы идем в парк посмотреть фейерверк. В нужные моменты мы восклицаем «ах» и «ух ты», а по пути домой говорим, какое замечательное шоу было в этом году, притворяясь, что все прекрасно.
13
На следующий день после праздника я приезжаю на работу и нахожу на столе записку от Чарли Сэмпсона, в которой говорится, что он и его команда просят меня спуститься вниз, чтобы ответить на пару вопросов. В назначенное время я вхожу в зал «Кросби». Они уже сидят в ряд за столом. Рядом с ними стенографистка, на столе стоит звукозаписывающая аппаратура и несколько графинов с водой.
— Ну, чуваки, вы даете, — говорю я. — Это что тут у вас? Слушания в подкомиссии сената?
Никто не смеется.
— Нет, серьезно, — продолжаю я, — вы что-то круто взялись за дело. Может, мне адвоката пригласить?
— Вы полагаете, вам нужен адвокат? — спрашивает Сэмпсон.
— Я просто спросил.
— Делайте так, как считаете нужным. Если вы чувствуете, что не можете ответить на наши вопросы без адвоката, то пригласите его. Но здесь у нас не суд. Мы не собираемся выяснять степень вашей вины.
— Хорошо, — говорю я. — Валяйте.
Сэмпсон начинает задавать вопросы, означающие пустую трату времени, типа как меня зовут, сколько мне лет и как долго я работаю в компании. Ради хохмы я отвечаю на некоторые из них неправильно, чтобы проверить, обратят ли они на это внимание. Оказывается, обращают.
Сэмпсон спрашивает, каким процентом акций «Apple» я владею. Я отвечаю, что не знаю.
— Что, совсем? Вы хотите сказать, что у вас может быть один процент или девяносто процентов, а вы не имеете об этом ни малейшего понятия?
— Я уже ответил. У меня плохо с цифрами. Это одна из причин, почему я ушел из колледжа. Я неспособен к учебе. У меня матлексия.
— Матлексия?
— Это то же самое, что дислексия, только с числами.
— Это официальный диагноз? — хмурит лоб Сэмпсон.
— Я не помню, как он звучит на самом деле. То ли матлексия, то ли дисматика. Что-то одно из двух.
— А дислексия у вас тоже присутствует?
— Нет, только дисматика.
— Вы же говорили, матлексия, — встревает один из молодых юристов с таким видом, будто уличил меня во лжи.
— О, вот тут вы меня поймали! Послушайте, вы, нацисты, я сказал вам, что не помню, как это называется. И не забывайте, с кем вы разговариваете. В конце концов, это я выписываю вам чеки, не забыли еще?
— Вообще-то это не совсем так, — говорит один из них.
Сэмпсон предлагает продолжить. Его помощники осыпают меня градом вопросов. Обычно в таких ситуациях я довольно хорошо умею читать мысли людей. Это своего рода экстрасенсорное восприятие, которому я научился у своего учителя дзен в Лос-Альтосе. В хорошие дни я буквально дословно могу сказать, о чем думает тот или иной человек. Но сегодня у меня с этим не ладится. Какие-то размытые картинки, обрывки слов и фраз. Сплошная мешанина.
А когда я смотрю на Сэмпсона, то у меня в голове вообще пусто. Он уставился на меня, и в его взгляде чувствуется что-то нехорошее.
Помощник по имени Чип спрашивает:
— Вы помните разговор за обедом с Соней Берн 13 июля 2001 года, в котором обсуждался вопрос выделения вам опционов?
— Подождите. 2001 год? Тринадцатое июля? — Я закрываю глаза и некоторое время молчу, как бы усиленно вспоминая. — Ах да, конечно. Совершенно верно, 13 июля 2001 года. Это был вторник. Мы пошли в ресторан «Иль Форнайо» в Пало-Альто. Я заказал салат «Уолдорф» и бутылку воды «Сан Пеллегрино». Салат мне пришлось отослать обратно, потому что он был с майонезом, а я хотел с уксусом. Официант сказал, что с уксусом это будет уже не «Уолдорф», но я настоял, чтобы мне принесли именно то, что я
— Значит, не помните? — угрюмо прерывает меня Чип.
— А вы помните, где вы были в какой-то случайно выбранный день пять лет назад? Ну-ка ответьте.
Они опять начинают задавать вопросы о том, сколько опционов я получил в тот день, сколько из них использовал, сколько продал, сколько обменял на акции, какова сегодня стоимость этих акций по сравнению с ценой приобретения и не учтена ли часть этой суммы в стоимости самолета, который «Apple» подарил мне. Потом они начинают использовать модель Блэка-Скоулза для оценки опционов.
— Послушайте, ребята, — говорю я. — У меня серьезно нет ни малейшего понятия, о чем вы тут толкуете. Создается впечатление, что вы вообще говорите не по-английски.
— Давайте попробуем все с самого начала, — предлагает Сэмпсон.
— Вы можете пробовать все, что вам вздумается, — отвечаю я, — но я все равно не пойму ни слова. Я же сказал, что у меня дисматика.
— И на этом вы собираетесь строить свою защиту? — спрашивает Сэмпсон. — Вы серьезно?
— Ну что мне вам сказать? Я не способен к обучению, — говорю я, вставая. — Мы уже закончили?
— Нет, — говорит Сэмпсон, — пока еще даже не начинали.
— Вы как хотите, — отвечаю я, — а я уже закончил. Продолжайте дальше без меня.
14
— У меня тут есть одна вещь, на которую вам необходимо взглянуть, — говорит Пол Дузен.
Он поджидает меня у выхода из кабинета. Это не человек, а гора, Будда в костюме, который каждый раз кряхтит, вставая со стула.
Он протягивает мне лист бумаги. На листе ряды и колонки цифр. Это компьютерная распечатка какой-то крупноформатной таблицы. Я ненавижу эти таблицы и никогда не заглядываю в них.
— Просто скажите мне, о чем здесь идет речь, — предлагаю я.
