Спаситель, весь израненный, изъязвленный, измученный и окровавленный. Восхищенный таким видением, полный глубокой скорби и печали, а вместе и благоговейного трепета, Тихон бросился на пол, распростерся перед картиной, как бы у ног Спасителя, и громко воззвал: «и Ты ли, Спасителю, грядеши ко мне». Придя в себя Святитель нашел себя лежащим на полу. С этого времени (1771–1774 гг.) он стал еще сильней размышлять о страданиях Спасителя». [68]
Размышляя же о таинстве св. причащения, он представлял страдания Христовы, благость Его, по которой Он дает Свое пречистое тело в снедь верным и вступает в самую тесную связь с причастником. Потому «Святитель к св. тайнам приступал не только с плачем, но и с великим рыданием, а после уже целые те сутки весьма весел и радостен бывал». [69] До какой степени свт. Тихон любил погружаться в размышление о вечном блаженстве праведных, это лучше всего показывают два видения будущей славы – одно в Новгороде, о котором мы уже говорили, а другое в Толшевском монастыре, во время одного из его приездов туда, о котором скажем в своем месте.
Понятно, что после такого упражнения Тихона в богомыслии каждое греховное движение и действие, чужое ли или его собственное, являлось совершенно противоположным всем его мыслям и расположениям, всему настроению его ума и сердца, настроению всей его души. Каждое дурное действие проходило перед судом всех его св. помыслов и оказывалось самой черной неблагодарностью к великому нашему благодетелю Богу и выражением нашего равнодушия, невнимания и дерзкого оскорбления презельной любви Его к нам, явленной прежде и постоянно являемой теперь, оказывалось и действием, унижающим до скотоподобия нашу природу, созданную по образу Божию, и подвергающим нас строгой ответственности, грозному суду и вечным мучениям в будущем веке. «Великое зло есть грех, – зло, паче всякого зла злейшее! О воистину лучше нагому ходить, нежели грешить; лучше в пленении и темнице сидеть, нежели грешить; лучше в ранах и во всякой болезни быть, нежели грешить; лучше света не видеть и во тьме сидеть, нежели грешить; лучше поругание, посмеяние, укорение, поношение, биение и раны терпеть, нежели грешить; лучше, наконец, всякое зло, какое в мире сем быть может, претерпевать, нежели грешить. Отсюда становится понятным, как святитель Тихон ненавидел грех, как старался избегать греха и как для того внимательно следил за собой. «Он даже самые благие свои мысли рассматривал так тонко, как могут быть видимы на руках черты и линии», – свидетельствовал о нем его келейник. Об этом он каждому, желающему спастись, с объяснением внушал. [70] Поэтому, чем больше погружался Святитель в душеспасительные размышления, в богомыслие, тем внимательнее становился к своим мыслям, чувствам, желаниям, намерениям и действиям, и чем яснее открывал свои немощи и недостатки, тем больше старался избавиться от них и исправить себя. Здесь, следовательно, нам приличнее всего говорить о его борьбе с греховными увлечениями своей природы.
Прежде всего Святитель открыл в себе недостаток излишней горячности и раздражительности, происходящей от его природного свойства вспыльчивости и силы чувства, а отчасти и от превозношения себя над другими, ибо раздражительность, по словам Лествичника, есть знак великого возношения. [71] К этим недостаткам, как видно, примешивалась еще и не совсем очищенная духом кротости и истинной любви и не чуждая духа превозношения, ревность по благочестию других, выражавшаяся в строгой взыскательности с тех, о которых он ревновал. Так за малую погрешность и вину, особенно же за празднословие и осуждение, он нередко делал келейным строгие выговоры и наказывал их поклонами с коленопреклонением. Такая строгая взыскательность была причиной того, что некоторые из служащих, тяготясь ею, стали от него отходить. При строгой внимательности к себе, Тихон скоро избавился от этого недостатка.
Сознавая свою горячность и обращаясь с молитвой к Богу о помощи, он становился больше и больше взыскательным к себе, а в обращении с другими благоразумно снисходительнее и сдержаннее. Допущенную же и несдержанную горячность он немедленно поправлял смиренным раскаянием пред лицом оскорбленного и изъявлением ему внимания и любви. При таких стараниях и при помощи Божией, Тихон так преуспел в кротости и негневливости, «что и за правильный выговор последнему келейнику из простых мужичков, если замечал его оскорбившимся, – кланялся об руку, испрашивая у него прощения». [72] Один из его келейников, испытав неоднократные опыты его строгости и милости к нему, так описывает и природные свойства Тихона и смягчавшую их кротость: «Комплексии Святитель был ипохондрической, и часть холерики была в нем. Иногда дает мне строгий и справедливый выговор, но скоро потом придет в раскаяние и сожаление; через полчаса позовет меня к себе и даст мне либо платок, либо колпак, или иное что, и скажет: «возьми себе», – что и было знаком одобрения и утешения». [73]
До какой степени святитель Тихон преуспел в кротости и незлобии, показывает, кроме приведенных нами случаев о благотворении оскорблявшим его – настоятелю и братии, еще и следующий.
Раз в гостях у одного знакомого помещика свт. Тихон встретился с одним дворянином, человеком вольнодумным и вспыльчивым, который, не ожидая встретить сильных возражений и опровержений со стороны Святителя, так разгорячился, что ударил его по щеке. Святитель пал ему в ноги, говоря: «Простите меня Бога ради, что я ввел вас в такое исступление». Пораженный такой кротостью и таким смирением Тихона, гость пришел в такое раскаяние, что, взаимно упав к ногам Святителя, зарыдал, умоляя его простить. Разумеется, прощение было даровано, и побежденный кротостью сделался с того времени добрым христианином. [74]
Рассказывают также, что во время личной раздачи милостыни Тихону приходилось нередко выслушивать от недовольных подаянием просителей различные непристойные бранные слова, но он не только не оскорблялся на таких просителей, а напротив, смотрел на них, как на малых и неразумных детей, с улыбкой, а иногда в ответ говорил им: «Ну брани, брани больше», – и потом все-таки жалел их и прибавлял, «для того единственно, – замечает его келейник, – дабы, удоволясь подаянием, проситель без ропота пошел от него». [75]
Таким же победителем, при помощи Божией, является святитель Тихон и в Борьбе с плотью и унынием.
С состоянием его здоровья нередко изменялось и состояние его духа. Как только укреплялось его здоровье, ополчалась на него плотская брань. Напротив же, когда изнемогали его телесные силы, приходили в расслабление его дух и тело, – нападала на него тоска или уныние. Как же боролся он с этими врагами?
Борьба с плотью – это борьба с своим собственным естеством. «Не думай, – говорит св. Исаак Сирин, – что природа забывает о том, что естественно всеяно в нее Богом для чадородия и для испытания пребывающих в подвиге». Святитель уже давно положил начало непорочного жития, он уже пережил пылкую юность в трудах своего образования и ради сладости будущих благ, вкусить которую удостоил его Господь, когда он еще был бельцем, – однажды навсегда отказался от удовлетворения плотских требований в пределах брачного сожития. Теперь же на покое, при постоянном богомыслии и упражнении в молитве, ему оставалось бороться с приражениями к душе нечистых помыслов, временами против воли возникающих в ней, и одолевать нечистые движения плоти. Эти нечистые плотские помыслы и движения иногда с особенной силой обуревали его душу. Против сильных нападений он употреблял и сильные меры. Так однажды, во время литургии, по попущению Божию, вдруг напали на него плотские помыслы. Чтобы победить их, Тихон, скрывая себя от предстоящих, стал очищать руками восковую, горящую свечу и при этом жег свои пальцы. От жгучей, мучительной силы внешнего огня угасал внутренний огонь естества. В других случаях он смирял свою плоть бичеванием плоти, или силой молитвы. Крестообразно распростираясь на полу, он пламенно молил Спасителя укротить ярость плоти и получал просимое.
Храня целомудрие своего духа, он соблюдал скромность во внешнем поведении. Он так был скромен в беседе, что удерживался даже от улыбки, и если позволял ее себе, то тотчас же говорил молитву: «Господи прости, я согрешил пред Тобой, окаянный». С 1772 года до самой кончины никогда не ходил в баню, (чтобы не видеть своей наготы), и только изредка в келии мыл себе голову по причине обильной испарины. Чтобы не подавать ни малейшего повода к плотским движениям, он не пил никаких спиртных напитков, даже для подкрепления своих сил. Зная силу вина в этом случае, Тихон иногда говаривал «в предостережение монашествующим, что если бы он имел в своем управлении монастырь, то лучше бы согласился дозволить престарелым монахам для поднятия и несения трудов употреблять скоромную (мясную) пищу, чем хмельные напитки; эти же последние он бы совсем запретил вкушать, а если бы и позволил, то только в малом количестве, дабы свободнее избежать вражеского наваждения и многоразличных искушений». [76]
Борьба с унынием составляет особенно пространную и поучительную страницу в жизни святителя Тихона.
Нередко нападало на него уныние в виде тоски, печали, скуки и безотчетной скорби. «Хотя всякому христианину, но паче в монастырь уединившемуся, находит скука, уныние, печаль и тоска», – пишет Святитель с собственного опыта. Состояние скорби и тоски, как обыкновенно бывает с людьми, упражняющимися в
