ногами, я более-менее пришел в себя.
- Все. Все, Ян! - я рванулся из рук товарища и, глянув на свернувшегося калачиком, поскуливающего противника, без сил опустился на землю. - Посмотри, что с этой сволочью.
Пока Ян осматривал неудавшегося 'убийцу полицаев', я дрожащими руками достал трофейные сигареты и зажигалку. Даже не скажу, с какой попытки мне удалось прикурить, но дрожать я перестал только когда сигарета истлела наполовину.
- Со вторым что? - спросил я.
- Мертвый. - кратко ответил Ян, быстро обшаривая карманы пострадавшего. При нем оказалось только три патрона, повернулся ко мне. - Ох, и потоптав же ты його, командир!
- Приведи его в чувство. - приказал я, отбрасывая в сторону окурок.
Пока Ян хлопал по щекам и тряс нашего пленного, я поднял его винтовку, лежащую рядом. 'Мосинка'. Передергивая затвор, выщелкнул патроны - всего две штуки. Итого, всего пять патронов. Интересно, сколько патронов у того, второго? Может не стоило мне тратить гранату и целый магазин патронов? Пострелять чуть-чуть, прижимая к земле, подождать пока эти придурки израсходуют весь боезапас... Нет, они бы тогда постарались сбежать - лови их потом.
- Стреляй, сука! - слабый, заплетающийся голос, больше похожий на стон, прервал мои размышления.
Я подошел к пришедшему в себя пареньку. Зрелище - довольно жалкое. От силы я бы дал ему лет восемнадцать. Наверно - призыв этого года или спешно мобилизованный в ряды РККА уже после начала войны? Одет парень в остатки формы бойца РККА. Именно - остатки. Даже проведя уже несколько месяцев в лесу 1941 года, я не видел еще таких лохмотьев. Ремня нет. Правда, обут в неплохие сапоги, но тоже, явно, чужие - минимум на пару размеров больше.
- Стрелять? - я отвесил парню несильную пощечину. - Да после той подлянки, что вы сделали, тебя ногами запинать до смерти надо!
- Ну и пинай! - парень с дикой злостью уставился мне прямо в глаза. - не о чем мне с вами, предателями, разговаривать! Убивайте!
В ответ я схватил его за шиворот и потащил к телеге. Ян, было, снова бросился оттаскивать меня от пленного, но я послал его куда подальше, уверив, что полностью себя контролирую. Честно говоря, в последнем, на самом деле, я сам совсем не уверен.
- Смотри, придурок! - подтащив таки пленного, который совсем не сопротивлялся, к телеге, я вытащил из-под сена покрытый кровью китель одного из жандармов и ткнул ему прямо в лицо. - Видишь? Думаешь, полицаи здесь разъезжают с окровавленными немецкими тряпками? Какого х... ты не вышел на переговоры?
Парень ошалевшими глазами пялиться на свалившуюся в дорожную пыль, когда я доставал китель, жандармскую горжетку. Похоже, до него что-то стало доходить.
- ...Или ты, мать твою, думаешь, что мы эту форму на дороге нашли? Если бы вы, уроды, не считали себя самыми хитрожопыми, то твой товарищ был бы сейчас жив! Ты это понимаешь? - я бросил парня на землю и как-то внезапно успокоился. - Ян, свяжи его и брось в телегу. Только смотри, чтобы подальше от оружия. Уходить надо, а то нашумели мы здесь...
Я подобрал свой автомат, обе винтовки, быстро обшарил карманы убитого - пусто! - и запрыгнул на телегу. Продолжать путешествие придется рядом со связанным щенком, чуть меня не пристрелившим по своей и моей глупости, и телом Сигизмунда, которое тоже лежит в телеге. Тело второго напавшего на нас я решил с собой не брать - пусть он меня простит, но хоронить его нет времени, а тащить с собой - смысла. И так телега практически забита под завязку.
- Мы думали, что вы - полицаи. - жалобно простонал наш пленный, спустя десять минут после того, как мы снова тронулись в путь. - Мы думали...
Я промолчал. И Ян не произнес ни слова. До самого леса, где нас дожидались ребята, наш путь прошел в полном молчании.
Наша вылазка в Антополь удалась полностью. Если бы не гибель Сигизмунда, то можно было бы сказать, что все вообще прошло превосходно. Когда именно склад взлетел на воздух - точно неизвестно, но отправленная в Антополь после нашего возвращения разведка застала уже только развалины на его месте. Жаль, что я сильно переоценил значение этого склада и материальный урон немцам составил только несколько десятков мешков с зерном, овощами и другие мелочи. Однако, порадовал другой эффект - после взрыва в Антополе и окрестностях поднялся такой шорох, что сразу стало ясно - немцы нашу акцию оценили. По данным разведки, во всех окрестных селах усилили гарнизоны. Даже в мелких селах вместе с полицаями, а иногда - вместо них, разместили немецкие части. Работать сразу стало сложнее, но грело то, что немцы вынуждены были снимать с фронта или с каких-нибудь важных объектов людей и перебрасывать их в район, который никакого особого значения не имел. Так что, гансики теперь, вместо того, чтоб стрелять по нашим бойцам на фронте, вынуждены прохлаждаться в тылу. Не уверен, что это их сильно огорчило, но мы прилагали все усилия для того, чтобы лично для немцев никакой разницы не было - свою смерть они находили и здесь, вдали от фронта.
Но у всего есть и обратная сторона. Не обнаружив наш отряд, немцы в полной мере отыгрались на мирном населении. То ли просто срывали злость на людях, то ли кто-то наверху дал это распоряжение, чтобы лишить нас поддержки местных... Однако, многие села запылали и много ни в чем не повинных людей было убито. Естественно, и мы не остались в долгу - отряд старался в полной мере реализовать мою тезу о размене двух немцев за жизнь каждого убитого ими мирного жителя. Сделать это стало гораздо проще и сложнее одновременно. Проще - потому, что из-за наводнивших окрестности частей противника ходить далеко уже не было потребности, а сложнее - потому, что теперь немцы, похоже, в полной мере осознали партизанскую угрозу. Но никого это не останавливало. После акции в Антополе наш боевой дух поднялся настолько, что даже те, кто был вполне доволен спокойным просиживанием штанов в лесу, начали рваться в бой. Даже само собой появилось нечто вроде соревнования - кто больше убьет немцев. Причем, такое соревнование шло как на уровне отдельных бойцов, так и на уровне взводов.
Так прошел еще месяц и наступил ноябрь. Наш отряд заматерел уже настолько, что мы, казалось, потеряли всякий страх. Каждый день расходились из лагеря группы. Каждый день немцы подсчитывали жертвы. Каждый день гибли мирные люди. И все это только раскручивало колесо войны все сильнее и сильнее.
Что же касается лично меня, то я получил по полной от Митрофаныча за самодеятельность. Я имею в виду наше нападение на пост фельджандармерии. Но, спустя всего пару недель, когда трофейная форма пошла в дело и командир убедился в эффективности ложных постов, я даже получил благодарность. А если говорить в общем, то этот месяц для меня прошел насыщено. Не в плане боевых действий, а в плане работы в качестве заместителя командира. Митрофаныч загрузил меня по-полной! Совещания... Совещания... Организация земляных работ - из-за приближающейся зимы мы решили озаботится хоть каким-то подобием нормального жилья и выкопать землянки, чтобы не встречать морозы в шалашах... Какие-то мелкие вопросы по организации отряда, помощь Селиванову, обучение бойцов подрывному делу... В последнем я преуспел больше всего - после моих лекций по устройству тех деревянных мин и из разборке, бойцы два раза ходили за толом без меня. Кстати, все операции почему-то проходили без меня! Нет, никакого запрета, касающегося моего участия в операциях, не было. Просто постоянно находились какие-то дела в самом лагере. Не до того мне было. Например, как-то я собрался попросить Митрофаныча включить меня в очередную группу, которая должна была устроить засаду у одного из сел, как командир меня 'обрадовал' донесением разведки о том, что в трех селах неподалеку разместились крупные - до роты - части немцев, а в одном селе даже появилась часть СС. И снова - совещание, назначенное на вечер, обсуждение разведданных, попытки угадать намерения противника и его дальнейшие действия... А группа ушла после обеда, оставив меня в лагере. Снова собираюсь попроситься на очередное дело - тут же приходит доклад одного из командиров взвода об исчезновении бойца его взвода. Снова совещание, долгие посиделки с Селивановым, расспросы других бойцов взвода о личности пропавшего... В общем, когда я, наконец, снова отправился на боевое задание, то почувствовал даже что-то вроде радости. Даже мысли о
