лекцию. - Все мы, для них - 'унтерменши'. Твоего отца отправили в Сибирь, но ты-то с матерью остался здесь. А немцы вырезают людей семьями. Целыми селами! Просто за то, что они - не немцы...
С каждым словом огонь в глазах полицая все угасает, взгляд уже не светится такой уверенностью. Возможно, он уже и сам задумывался об этом. Задумывался, но боялся себе признаться, что, желая отомстить тому, кого считал дьяволом, продал душу другому дьяволу - гораздо худшему.
- ...из-за чего бы ты ни пошел служить немцам, - продолжил я, - ты виновен в том, что служишь ИМ. В том, что не повернул оружие против них, когда увидел их преступления. Так что, не надо разбрасываться обвинениями и говорить о душе.
Я убедился, что никто оспаривать сказанное не собирается. Мой оппонент опустил глаза и красноречиво молчит. Остальные полицаи тоже не выказывают желания как-то прокомментировать сказанное. Шпажкин, правда, явно сдерживается - видно, что моя речь ему не по нраву. Но, это - его проблемы. Ничего особо крамольного, как мне кажется, я не сказал. А даже если сказал, то к особисту он не побежит жаловаться. Я здесь и командир, и особист, и трибунал в одном лице.
- Сколько человек было захвачено живыми в партизанском лагере? - вернулся я к главному вопросу.
Слава Богу, применять иные методы устрашения, кроме словесных, не пришлось. И не из-за того, что полицаи сильно испугались моих угроз или раскаялись в своих преступлениях. На сотрудничество пошел тот самый паренек, который только что обвинял нас. Видно, совесть у него все же осталась. Остальные полицаи молчали, но вряд ли они знали больше. Мишко - так представился молодой полицай - начал с рассказа о нападении на лагерь. Полицаи действительно ничего не знали до того момента, как, еще до рассвета, их, чуть ли не пинками, разбудили немцы, погрузили в машины и повезли в лес. Каких-либо объяснений удостоился только старший - тот самый 'храпун' - Степан Гачинский. Что ему говорили немцы, он сам нам не сказал, но со своими людьми Гачинский был предельно краток - 'Идемо до лису быты партызанив'. Когда кольцо вокруг лагеря сомкнулось, немцы послали вперед полицаев, собранных со всех окрестностей. Не хотели, сволочи, рисковать своими 'арийскими' шкурами! Пусть, мол, прислужники идут вперед - падают под огнем партизанских секретов. А немцы, в свою очередь, подавляли обнаруженные позиции партизан минометным огнем. Так и дошли до самого лагеря. Однако, партизаны, которых успел предупредить Максим Сигизмундович, успели организовать оборону. Отступать, зная об окружении, они, похоже, и не пытались. Вот тогда уже в бой пошли отборные немецкие части. В том числе - эсэсовцы. В течении нескольких часов все было кончено.
- ...Наших з пивсотни полягло. - говорил полицай. - Скилькы нимцив - бис його знае.
- В плен сколько человек взяли? - повторил я первоначальный вопрос.
- Трохы бильше десяты. - ответил Мишко. - Поранэни вси булы, алэ легко. Тих, хто сам йты не миг...
- Понятно. - перебил я. Сам понимаю, что они с тяжело ранеными сделали. - Командира в плен захватили?
- Не знаю, хто в ных командыром був. Я бачыв тилькы як их до машин вэлы.
- Все остальные - точно убиты? Никто не прорвался?
Полицай кивнул.
- Куда повезли пленных?
- До Ровно повэзлы. З намы одын нимець був - казалы, шо з гестапо. Туды й повэзли.
- Ладно. - я поднялся и принялся сворачивать себе самокрутку с табаком, отобранным у этих же полицаев. Все четверо, понимая, что их судьба предрешена, но еще стараясь не думать об этом, пока роковые слова мной не произнесены, смотрят в землю.
- Якоб, у вас там как? - крикнул я.
- Все готово! - донеслось в ответ.
- Ну что, - я повернулся к полицаям, - курить будете?
Полицаи понурились еще больше, а за их спинами, под одним из четырех, растущих рядом, деревьев, на ветвях которых ночной ветер раскачивает веревки с петлями, Августин заканчивал надпись на последней табличке - 'За предательство'.
По совету Максима Сигизмундовича, мы остановились на заброшенном хуторе, затерявшемся среди небольшого лесного массива в двадцати километрах от Ровно. В сам город мы не пошли - шестеро заросших мужиков и пацан, одежда которых прямо кричит о том, что последние месяцы они провели в лесу, не дойдут даже до первого патруля. Конечно, учитывая то, что наступила настоящая зима, мы, как смогли, приоделись. Я уже не щеголяю в рваной смеси красноармейской и немецкой формы, поверх которой топорщатся трофейные подсумки на самодельном подобии разгрузки. На мне сейчас поношенный, но еще довольно приличный, теплый бушлат и, пусть залатанные, но плотные штаны. А разгрузку пришлось снять - мое 'произведение искусства' на бушлат не налезло. Все равно, с баней у нас туго. Да и 'мыльно-рыльных' ни у кого нет. Достать их, конечно, можно, но, даже если приведем себя в порядок - у нас ведь нет документов, а акцент сразу выдаст, что мы не местные. В общем, в Ровно я решил не соваться.
Максим Сигизмундович навестил нас на пятый день нашего пребывания на этом хуторе. Как доктор сказал - в Ровно он вырвался под тем предлогом, что у него закончились запасы лекарств и следует еще прикупить кое-какие инструменты. В общем, по этому поводу у местных властей никаких вопросов не возникло и, обзаведшись соответствующими документами, Максим Сигизмундович сел на сани и отправился в путь.
- Товарищ командир, смотрите, кого я вам привез! - веселый голос Шпажкина, который должен сейчас сидеть в секрете и следить за дорогой к хутору, прогнал сон и заставил встряхнуться.
За окном, насколько видно с моей лежанки, только-только начало светлеть. Сколько сейчас? Часов шесть? Я посмотрел на трофейные часы - половина седьмого утра.
- Тпру! - донеслось со двора и скрип снега стих.
Вставать совсем не хочется. Я себе устроил такую теплую, уютную норку среди груды тряпья, служившей мне постелью... Однако, придется. Судя по радостному голосу бойца - к нам, наконец-то, приехал доктор. Я уже и волноваться начал... Входная дверь распахнулась и в дом, вместе с Максимом Сигизмундовичем, ворвался небольшой вихрь, блестящих серебром, снежинок.
- Доброго здоровья. - поприветствовал доктор, сбивая снег с валенок.
- Доброго! - ответил я, вставая, и закашлялся. - Мы уже заждались.
- Застудылысь? - Максим Сигизмундович, как истинный врач, тут же обратил внимание на мой кашель.
- Ерунда. - махнул рукой я. - Горло чуть першит.
- Гарячого бильше пый. - посоветовал доктор.
Я, следуя этому совету, заодно и проявил гостеприимство:
- Кипяток будете? - о чае, к сожалению, можно было только мечтать. Так что, я предложил единственное горячее, что у нас было.
После недолгих хозяйственных хлопот, во время которых мы перекинулись лишь парой ничего не значащих фраз, когда на столе запарили две кружки с кипятком, наконец-то начался разговор. Благо, у меня было достаточно времени, чтобы обдумать план.
- С документами у вас все в порядке?
- Аусвайс в порядку. Бумагу, що мэни дозволено до Ровно йихаты, полиция тэж дала. - Максим Сигизмундович потянулся было к карману, чтобы показать мне документы, но я остановил его. В порядке - так в порядке.
nbsp;- Застудылысь? - Максим Сигизмундович, как истинный врач, тут же обратил внимание на мой кашель.
;- Хорошо. В первую очередь, нам надо установить связь с подпольем, если оно есть в городе. Выйти на подпольщиков будет не просто, но есть одна задумка. - я замолчал, еще раз обдумывая порядок действий, и продолжил только когда разложил все в голове по полочкам. - В Ровно вам надо въехать на рассвете. Там есть базар или какое-то другое место, где днем ходит много людей?
