отметить в 1914 году столетие со дня рождения М. Ю. Лермонтова, воспитанники этого училища решили поставить ему достойный памятник в сквере своего училища на Ново-Петергофском проспекте. Чтобы собрать средства на сооружение памятника, юнкера училища (эскадрона и казачьей сотни) с разрешения начальства три дня подряд устраивали в Михайловском манеже конноспортивные праздники[479]. Билеты продавались от 50 копеек и выше; некоторые, зная, куда пойдут эти деньги, платили за билет 10–15 рублей.
На этих праздниках юнкера показывали свое искусство в вольтижировке, джигитовке и других упражнениях на конях и гимнастических снарядах. Многие номера выполнялись настолько красиво и легко, что превосходили трюки цирковых артистов. Были показаны лихая рубка, стрельба на полном скаку в цель, всякие упражнения с пиками, живые пирамиды на конях. Было показано «живое солнце», когда юнкер вертелся на пике, которую держали два юнкера, скачущие на лошадях. Были разные игры — «Белой и Алой розы», в «лисичку», когда юнкера разделялись на группы и якобы вели войну. Некоторые молодцы превосходили сами себя и удивляли зрителей своей ловкостью. Были показаны конные карусели, а под конец — парадный выезд в исторических формах кавалерии[480] . Народ ломился на эти праздники, публика не только сидела, но и стояла в проходах. Гремели оркестры, аплодисменты, крики «браво», «брависсимо», «бис».
Весной, когда гвардия уходила в лагеря в Красное Село, и осенью, когда возвращалась в Петербург, можно было видеть прохождение войск целыми полками, бригадами [481]. Войска шли с оркестром, с барабанщиками, со знаменем.
Красиво проезжала и кавалерия — впереди оркестр на конях, тоже со знаменем-штандартом[482]. Зрелище было особенно красивое, если войска шли в парадной форме. Мальчишки бежали впереди, шагали рядом, движение на улицах приостанавливалось, прохожие стояли на тротуарах и любовались.
В дни больших парадов на Марсовом поле кавалерийские полки, стоявшие в пригородах, стягивались в столицу накануне[483]. Например, уланский полк из Петергофа останавливался на ночлег в Константиновском артиллерийском училище. Мы наблюдали, как утром весь полк выстраивался по Фонтанке в полной парадной форме — кивера с султанами, на пиках флюгарки, офицеры с лядунками[484] на красивой перевязи. Зрелище это собирало много народу, вездесущие мальчишки лезли под ноги лошадей, солдаты перешучивались с проходящими молодыми женщинами. Наконец из ворот выезжал командир, раздавалась команда, и все замирало. Потом полк по команде перестраивался «по три» и отправлялся под музыку к Марсову полю, оставив после себя массу навоза, к неудовольствию хозкоманды училища и дворников близлежащих домов.
Переходя к описанию некоторых черт офицерской среды, надо откровенно сказать, что большая часть офицерства не имела живой, дружеской связи с солдатами. Суворовские традиции были давно утрачены. Обучение и воспитание солдат и матросов было в основном передоверено фельдфебелям, унтерам, вахмистрам, боцманам. В массе своей это были карьеристы, народ грубый, окончивший при частях только учебную команду, дававшую знание немногих воинских премудростей, преимущественно чисто внешних. Они допускали рукоприкладство, и офицеры с этим не боролись или боролись недостаточно[485]. Сами офицеры воздерживались от рукоприкладства, особенно после 1905 года.
Гвардейское офицерство, особенно аристократических полков (кавалергарды, конногвардейцы, стрелки императорской фамилии), держало себя не в своей среде отчужденно. В общественных местах они появлялись редко. Если они гуляли, то только на набережных Невы, по Морской. В большинстве же случаев их можно было увидеть в экипажах. Вращались они только в своей среде, но иногда не гнушались и богатым, просвещенным купечеством, заводчиками, фабрикантами. Иногда даже роднились с ними (с разрешения начальства), чтобы путем брака поправить свои финансы и иметь возможность продолжать службу в гвардии. Ведь чтобы служить в гвардии, особенно в кавалерии, и поддерживать «честь мундира», нужны были немалые средства[486]. Блестящая, дорогостоящая многообразная форма, бальная форма, шинель обыкновенная, шинель николаевская[487], лошадь кровная, обычно две или три, — все это стоило громадных денег, не говоря уже о том, что в обществе надо было придерживаться соответствующего образа жизни. Расходы по Офицерскому собранию (в гвардейских полках), балы, приемы, подношения, парадные обеды требовали больших расходов. Часто офицер только расписывался в получении жалованья, все оно уходило на вычеты. В некоторых полках существовала традиция — при вступлении в брак передать в собрание серебряный столовый прибор. Все офицеры из армейских полков должны были перед свадьбой внести «реверс» — несколько тысяч рублей в обеспечение будущей семейной жизни.
У гвардейцев главное внимание обращалось на внешность, на великосветский лоск, на смешение русской речи с французской. В обществе, на балах офицеры были желанными кавалерами. По-особому в обществе относились к морским офицерам, как правило, интересным собеседникам, служба которых была связана с дальними путешествиями, экзотикой, опасностью, штормами… Выделялись офицеры Генерального штаба, Военно-инженерной академии — особой формой, серьезностью, образованностью[488].
Несмотря на внешнюю воспитанность и лоск, французскую речь в обществе, тот же офицер, придя в казармы или на корабль, мог разразиться такой нецензурной руганью, которая приводила в восторг бывалых боцманов, фельдфебелей и вахмистров — этих виртуозов в ругани — и изумляла солдат, наивно полагавших, что так ругаться умеет только простой народ.
Каждый род оружия, строевая и походная жизнь, бытовые особенности, традиции налагали особый отпечаток на военных каждого рода войск. В среде большинства военных эти особенности и традиции считались важными, в невоенной же среде к ним относились несколько даже иронически, недаром сложилась поговорка: «Щеголь — в пехоте, пустой — в кавалерии, пьяница — во флоте, умный — в артиллерии»[489].
Так же как и среди юнкеров, существовал антагонизм между офицерами разного рода войск, а особенно гвардии и армии. Гвардейцы с некоторым презрением относились к своему брату армейцу, внешне же соблюдали лицемерное особое к ним почтение, первыми отдавали им честь (разумеется, в одном чине), подчеркивая этим свое уважение к армии в целом, поскольку гвардия составляла только одну (правда, привилегированную) часть армии.
В распоряжении каждого офицера был денщик, а у высших чинов и два (во флоте они назывались вестовыми). Выбирались они из солдат, малоспособных к строевой службе, но уважительных и хозяйственных. Положение их обычно было тяжелое. Они выполняли всю грязную работу в семье офицера: чистили платье, обувь, снимали с офицера сапоги, нянчили детей, если уходила няня, бегали на посылках. Неизвестно, когда спали эти люди: поднимался денщик рано утром, а ночью дожидался, когда «их благородие» придет из гостей или Офицерского собрания. Много они терпели от капризов «барынь» — жен офицеров, которые помыкали ими как хотели. Всякая их неловкость и «непонятливость» расценивались как нежелание выполнить приказание. Жены жаловались мужьям, а те часто, не разобрав дела, отсылали их в часть для наложения наказания.
Кронштадт
И матрос, на борт не принятый,
Идет, шатаясь, сквозь буран.
Все потеряно, все выпито!
Хотя Кронштадт находится за пределами города, его судьба тесно связана с Петербургом. Связан он был со столицей и кое-каким транспортом[490]. Мы не