граждан, прибывших из пост-советского пространства. Оно (не пространство, агентство, разумеется) постепенно становилось некоей репатриантской легендой, сведения о нем и номер телефона передавались из рук в руки – на манер переходящего красного знамени в полузабытом советском прошлом.
Клиенты приходили в контору, клиенты находили Натаниэля дома, клиенты ухитрялись узнавать место его отдыха, словом – отпуск летел в тартарары. Натаниэль не мог без зубовного скрежета читать имя основоположника политического сионизма Теодора Герцля. Скрежетать приходилось часто – в каждом населенном пункте страны непременно была улица, названная этим гордым именем.
Угадывалась во внезапном колебании сезонной численности репатриантов некая мистика. Розовски давно прекратил попытки объяснить загадочную закономерность. Хотя иногда в конце сумасшедшего рабочего дня ему приходила в голову туманная мысль: что случилось бы с полумиллионом репатриантов, если бы четыре года назад, испытав своеобразный культурный шок и внезапную эйфорию от резкого возрастания численности русской общины, он тем бы и успокился? Что случилось бы с ними, если бы он, инспектор Розовски, не стал увольняться из полиции ради открытия частного агентства, специализирующегося на «русских делах»?
Впрочем, все это оставалось вопросами сослагательного наклонения. Действительность же, увы, была такова: выйдя в отпуск, он с невольной тревогой прислушивался к звонкам – и в дверь, и по телефону, так что появлялся на работе после этого якобы отдыха окончательно издерганым и разбитым.
4
– Мама, – сказал Розовски, скрывая досаду за беспечной улыбкой, – а этот ковер мы постелим, наверное, в туалете, да?
Мать, только что гордо вошедшая с темно-вишневым свертком в картиру, непонимающе уставилась на него.
– Что?
– Я имею в виду – ковер ты купила для нас? – спросил Натаниэль. – Или у кого-то еще не хватает этого добра?
– Сто шекелей! – Сарра сверкнула очками. – Это же не деньги!
– Конечно, но я вовсе не о деньгах.
– Через неделю Роза выдает замуж дочку, – сообщила мать. – Плохой подарок?
– Замечательный. Ты совершенно права, – Розовски поцеловал мать в щеку. – Давай, я пока отнесу его в лоджию.
Едва он взял в руки ковер, оказавшийся неожиданно легким, как раздался телефонный звонок.
Сарра вопросительно посмотрела на сына.
– Я в отпуске, – мрачным тоном сообщил Натаниэль. – Меня нет. Я временно умер.
– Типун тебе на язык! – возмутилась Сарра, направляясь к тумбочке с телефоном. – Никогда не говори так. Даже в шутку, – она сняла трубку: – Алло, кто это?
Натаниэль, не дожидаясь конца разговора, быстренько ретировался в лоджию. Уложив ковер в самодельный стенной шкаф, он еще некоторое время помедлил, окидывая рассеянным взглядом окрестный пейзаж, изрядно надоевший за десять лет – ровно столько времени мать жила в нынешней квартире. Выкурив еще одну сигарету и в очередной раз вяло посоветовав самому себе бросить курить, он не торопясь вернулся в комнату.
Мать стояла у тумбочки и отнюдь не собиралась прерывать оживленную беседу. Натаниэль подумал, что его беспокойство относительно нарушения отпускных планов оказалось лишенным оснований. Но Сарра Розовки, заметив сына, вдруг сказала невидимому собеседнику:
– А вот и он, я сейчас дам ему трубку, – и, уступая место у телефона сыну, пояснила: – Это какой-то адвокат. То ли Грузенфельд, то ли Грузенберг.
Натаниэль тихо охнул.
– Я же просил, мама… – он принял из ее рук телефонную трубку и сказал обреченным голосом:
– Слушаю.
– Здравствуйте, Натан, это адвокат Цви Грузенберг. Вы меня помните?
– Да, конечно, – ответил Розовски без особого энтузиазма в голосе. Он прекрасно помнил молодого спортивного вида адвоката и симпатизировал ему. В свое время информация, полученная от Грузенберга, помогла завершить одно из самых сложных расследований. – Вы были адвокатом покойного Ари Розенфельда. Кстати, чем закончился тогда ваш иск к страховой компании?
– Пока ничем. Представьте, уже больше года все это тянется.
– Что вы говорите! – вежливо удивился Натаниэль. – Никогда бы не подумал… – он замолчал и свирепо глянул на мать. Та демонстративно повернулась к нему спиной и вышла в лоджию.
– Представьте себе, – сказал Грузенберг. – Конечно, получив результаты полицейского расследования, они перестали обвинять наследников в совершении преступления. Теперь они настаивают на том, чтобы дочь покойного согласилась на чать выплаты. Мотивируют тем, что текст завещания не конкретен. Конечно, они выплатят все, но пока что приходится раз в месяц являться в суд и повторять одно и то же.
– Да, представляю, каково вам сейчас, – посочувствовал Розовски. – Хотя, вы лучше меня знаете наше судопроизводство. сколько тянется процесс над Арье Дери? Четыре года?
– Пять. Вы правы, это для нас почти нормально. Собственно, я не жалуюсь. Если честно, то мне доставляет удовольствие появляться в суде, – сказал Грузенберг. – Знаете, недавно я, наконец-то, понял, что люблю свою работу.
– А я свою разлюбил, – вполголоса произнес Натаниэль. – И понял это гораздо раньше.
– Что, простите?
– Нет, это я так. Ворчу. У меня с утра, обычно, плохое настроение. Пока не позавтракаю, – объяснил Натаниэль. – Между прочим, я советовал своему приятелю-психологу исследовать связь настроения человека с временем суток, состоянием желудка и…
– И расположением звезд, – добавил в тон ему адвокат.
– При чем тут звезды?… Ну, неважно, это просто словесная реакция, – сказал Натаниэль.
Услышав в его голосе тщательно скрываемое раздражение, адвокат Грузенберг спросил с легким беспокойством:
– Простите, Натаниэль, но, может быть, я не вовремя? Я перезвоню, скажите только, когда.
– Нет-нет, Цвика, что вы, я слушаю вас, – любезно ответил Розовски. – Вообще-то я со вчерашнего дня в отпуске, но если вам нужна моя помощь, не стесняйтесь. Вы ведь не собираетесь просить, чтобы я взялся за какое-то расследование?
Грузенберг промычал что-то неопределенное, потом сказал:
– Откровенно говоря, именно для этого я вам и позвонил.
Не выпуская из рук трубку, Натаниэль нащупал табурет, пододвинул его ближе к тумбочке и сел.
– Так я и знал, – сказал он. – Я хотел отключить телефон. Хотя вряд ли это помогло бы, – он вздохнул с невыразимой тоской. – В подобных случаях мой телефон почему-то звонит даже будучи отключенным. Не знаю, что это. Мистика, наверное. А если бы я запер дверь, непременно кто-нибудь влез бы в окно. Несмотря на третий этаж.
– Я все понимаю, Натаниэль, – сказал Грузенберг. – Мне самому не всегда удается отдохнуть. Честно говоря, очень неловко настаивать. Просто я не представляю, кто еще мог бы помочь. Обратился к вам. Вы ведь специализируетесь на репатриантских проблемах.
– Вы, я смотрю, тоже ими увлеклись, – хмуро заметил Розовски.
– Что вы хотите? Статистика. Количество репатриантов растет, соответственно растет удельный вес их обращений к адвокатам, – сказал Грузенберг. – В том числе и ко мне.
– Ну-ну, – Розовски не был настроен вести теоретическую беседу о социоэтнической структуре современного израильского общества. – И что же за дело вы сейчас ведете? Имущественный спор, наследство? Хотите, чтобы мы проверили чьи-то банковские счета? – с робкой надеждой спросил он.
– Увы, все гораздо печальнее и запутаннее, – сообщил адвокат. – Речь идет об убийстве, причем я представляю интересы подозреваемой.
– О Боже, – вздохнул Натаниэль, – убийство, и в нем замешана женщина… Тот самый букет, который я мечтаю видеть по утрам на тумбочке у постели.
– Я еще раз приношу свои извинения, Натаниэль, – виновато сказал адвокат. – Но прошу вас,
