К этому времени характер и объём производимых в лаборатории работ претерпел значительные изменения. Наша группа, изначально состоявшая исключительно из телеинженеров, пополнилась специалистами в смежных с телевидением областях, что позволило проводить более широкие исследования. В частности, детально изучить проблему повышения точности фокусировки и отклонения электронных лучей, с которой мы уже сталкивались при разработке иконоскопа. Постепенно нам стало очевидно, что линзы и призмы воздействуют на свет подобно тому, как магнитные и электростатические поля – на электроны. Эта удивительная аналогия дала толчок развитию целого нового направления – электронно-оптической технике. Собственно электронную линзу мы уже давно использовали для увеличения электронного изображения катода при его проекции на экран кинескопа. Затем я предложил попытаться использовать её в микроскопе, и уже через несколько лет компания RCA выпустила первый в мире коммерческий электронный микроскоп, прототип которого был создан под моим руководством в нашей лаборатории.
Возвращение в Россию 1933
С точки зрения интересов компании Сарнов был за поездку, но считал, что в личном плане я должен принять решение сам. Госдепартамент тоже не имел возражений, но предупредил, что защита граждан США не распространяется на лиц, уезжающих в страну своего происхождения. Взвесив все «за» и «против», я всё-таки решил рискнуть.
Я въехал в Россию на поезде из Берлина. На границе ко мне подошёл представитель Наркомата связи. «Буду сопровождать вас на протяжении всей поездки», – объявил он, энергично тряся мою руку. От него же я получил талоны на питание и небольшую сумму денег в рублях. Имевшиеся при мне доллары потребовали задекларировать – причём каждую купюру в отдельности с указанием номера. Фотоаппарат тоже пришлось вписать в декларацию. После этого таможенник внёс данные моего паспорта в какой-то журнал и выдал мне официальную бумагу – «памятку» с перечнем того, что запрещалось фотографировать. Мой сопровождающий недвусмысленно дал понять, что нарушать правила – не в моих интересах. В целом, он был вежлив и обходителен, но если я выходил за рамки дозволенного памяткой, пугался и начинал отчитывать меня, как нашкодившего мальчишку.
Первым пунктом моей поездки был Ленинград – город, который я прежде хорошо знал (правда, под двумя другими названиями). Там теперь жили мои сёстры Мария и Анна. При оформлении визы в Нью- Йорке консул выдал мне официальное разрешение посетить сестёр в Ленинграде и брата в Тбилиси. На вокзале меня встретил мой зять Дмитрий Васильевич Наливкин, с которым мы когда-то ездили в экспедицию в Тургай. Теперь он был профессором Горного института.
Ленинград произвёл на меня странное впечатление. Внешне за последние 17 лет он совсем не изменился, лишь наполнился людьми деревенского вида. В годы моего студенчества не было в России второго города, где бы одевались так же изящно, как в Петербурге.
По тротуару разгуливали франты и дамы в модных нарядах; по мостовым во множестве носились красивые экипажи, запряжённые ухоженными лошадьми, и автомобили. Теперь автомобили исчезли вовсе; экипажи встречались редко и вид имели потрёпанный; зато народу заметно прибавилось, и это броуновское движение бедно одетой толпы на знакомых площадях и улицах никак не вязалось с воспоминаниями юности.
Меня поселили в гостинице «Астория». Этот некогда лучший петербургский отель, в котором в былые времена, приезжая из Мурома, неизменно останавливался отец, снаружи выглядел всё таким же красавцем, но от былой роскоши внутри не осталось и следа. Я, впрочем, получил вполне приличный трёхкомнатный номер-люкс с ванной, куда исправно подавалась горячая вода – как вскоре стало понятно, большая редкость по тем временам. Стены комнат украшали неплохие картины, а в буфете стояла дорогая фарфоровая посуда. Позже мне сказали, что это был один из номеров, отведённых правительством для высокопоставленных иностранных гостей.
Поскольку время было раннее, а мой сопровождающий куда-то отлучился, сказав, что заедет за мной позднее, я решил позавтракать в ресторане, где не раз бывал с отцом. С виду там всё было, как прежде – то же изысканное меню, те же форменные сюртучки на официантах. Поскольку расплачиваться надлежало талонами, я решил не экономить и заказал рябчика. Оказалось, что за талоны рябчика не подают, и мне принесли два яйца всмятку и стакан жидкого чаю.
Вскоре появился мой соглядатай в сопровождении двух инженеров и вручил мне напечатанную на машинке программу визита. Программа была очень насыщенной: каждый день по лекции, плюс посещение лабораторий, плюс несколько официальных приёмов. Только тут выяснилось, что визит полностью организован Наркоматом связи, то есть правительством, а не университетами, как говорилось в присланном мне в Америку приглашении. После недолгих препирательств мне удалось выторговать несколько свободных часов для прогулок по городу и посещения сестёр.
Я согласился читать лекции по-русски, что оказалось довольно сложно. Главным образом потому, что новые области электроники и телевидения породили новые термины, которых я по-русски не знал. Приходилось пользоваться английскими в русской транслитерации. Но меня понимали. Ещё до революции русский язык пополнился множеством технических терминов, пришедших к нам из других языков. Поскольку технический прогресс всегда шёл с Запада, я не видел большой беды в заимствованиях.
Все мои лекции проходили при полных залах. Слушали жадно, ловя каждое слово, подолгу не отпускали, засыпая вопросами. Я был поражён вышколенностью аудитории – никакой «студенческой вольницы» начала века. Все как один вставали при появлении лектора и садились лишь по команде директора института, выступавшего обычно со вступительным словом.
Те несколько лабораторий, которые я посетил, не произвели впечатления: за время моей эмиграции там мало что изменилось. Здания обветшавшие, оборудование устаревшее – в США даже в небольших университетах такого уже не встретишь. Однако эксперименты велись интересные, и многие результаты оказались для меня неожиданными.
Конечно, я попытался найти профессора Розинга, но большинство людей, у которых я наводил справки, ничего о нём не знали. Наконец, мне удалось выяснить, что Борис Львович был арестован и сослан в Архангельскую область. Он умер незадолго до моего приезда в СССР[104] .
На одну из моих лекций в Политехническом институте пришли профессора Иоффе[105] и Капица[106]. Обоих я хорошо знал: Абрам Фёдорович читал спецкурс по заряду электрона, который я посещал в бытность свою студентом Технологического института. С Петром Леонидовичем мы были знакомы давно и последний раз виделись в его лаборатории в Кембридже. Я никак не ожидал застать его в России и поинтересовался, когда он возвращается в Англию, куда я планировал заехать на обратном пути. Капица ответил уклончиво, что меня удивило. Позднее я выяснил, что ему не разрешили вернуться в Кембридж, и он вынужденно остался в СССР, получив пост директора Института физических проблем в Москве. К счастью, к тому времени я уже благополучно вернулся в США и подобная участь мне не грозила.
Заглянул я и в свою alma mater – Технологический институт, – но не увидел ни одного знакомого лица. Атмосфера там царила совсем иная.
