Я уверен, он не откажет. Два дня — и мы в Джерелах.
— Наверно. Но пока с нас хватит и «беды». Так скромнее.
— Ну, а если выйдет Журба и откажет?
— Скажите, что для меня. А откажет, пускай сам приезжает. Только не проговоритесь о ваших Джерелах.
— А какая там роща! Вы, Мальва, такой грабовой рощи сроду не видели! Низ черный, а свод зеленый зеленый…. А подольские холмы! А сеновал! Сена полно… И дождь барабанит. Вы любите, когда по крыше барабанит дождь?
— Люблю, но никогда не слыхала…
— Никакой джаз не может сравниться с этим!.. Операцию с «бедой» Домирель выполнил несколько иначе. Он прокрался во двор, впрягся в «беду» и тихонько укатил ее со двора в глинища. Посидел там, даже выкурил папироску и, убедившись, что Журба спит, только после этого побежал ловить лошадь. Мальва отстала от жизни, оказалось, что лошадь не стреножена и поймать ее было не так то просто. Достаточно идилли ческая поначалу картина — белая лошадь на мокром лугу — обратилась для Домиреля, который сперва было залюбовался ею, в настоящий кошмар, лошадь никак не давалась в руки. А он еще и загадал себе глупую примету: «Если поймаю, Мальва моя, если нет — этому никогда не бывать». Может быть, лошадь пугалась красной рубашки, а может быть, в игру вступила и сама судьба, потому что кто же ставит успех или неуспех такого решительного поворота в жизни от того, удастся ли поймать лошадь на лугу?..
А тут как раз вернулся из клуба Лель Лелькович (Пасовские давно уж были дома!), этот закоренелый холостяк, вероятно, отвозил на хутор Паню на той самой раме, на которой побывала Мальва; он завел велосипед через главный вход, потом потихоньку открыл дверь в учительскую и, не зажигая света, улегся спать на просиженный диван. Там он провел все эти ночи, с тех пор как Мальва заняла его кровать с чугунными спинками такого причудливого литья, что рисунок его она так и не постигла, как ни напрягала свое воображение. На это творение фантазии можно смотреть всю жизнь, да так и не узнать, что в нем хотели изобразить — добро или зло. Вокруг чугунного древа снуют какие то' крылатые создания, вроде бы похожие на ангелочков, но металл так черен, что их легко можно принять за чертенят — вопиющее несоответствие материала замыслу. Может быть, потому Мальве и было тяжко меж этих спинок все дни, за исключением разве тех немногих минут, когда пылкий Домирель красноречиво признавался в своей первой любви. От Домиреля в эти минуты пахло паслёном, жатвой и далекими землями, с которых его предок прибыл несколько столетий назад на подольские холмы, крутые, как первая любовь, с оврагами, глубокими, как отчаяние, когда нет взаимности.
Глухо падают в траву спелые цыганки, на рассвете выйдет Ярема с корзиной, соберет их; верхние — те, что помельче — отнесет Пасовскнм и скажет: «Не та цыганка, что прежде была, совсем не та». А нижние принесет сюда, для Леля Лельковича (ну, и, конечно, для нее) и здесь скажет: «Ох и цыганка, такой еще не бывало!» Потом встанет Лель Лелькович за стеной и побежит на турник, крутить «солнце», а оттуда — умываться на копанку— маленький колодец без сруба. Потом сойдутся мастера ремонтники, и Лель Лелькович будет командовать ими весь день, кричать, шуметь, бегать по чердаку и выметать оттуда каждую соринку, расчищая место для жестянщиков. Школа есть школа, пока над нею крепкий кров. Он будет кричать кровельщикам: «Эй, там, заметьте себе, седьмой ряд от края!» Но Мальва уже не услышит его голоса над собой и перестука молотков на крыше — ее здесь не будет. Она в это время могла бы ехать в Джерела, если бы не годы да не Журба. Горькая печаль ее союза с Журбой долго еще будет преследовать ее, как тень, но разве она виновата, что могла жалеть Журбу, могла бы даже родить от него детей, но никак не могла заставить себя полюбить его, отдать ему всю душу, как отдала бы ее даже вот этому турку из Джерел, который наконец поймал лошадь и мчится сюда на «беде». Но есть в Журбе что то, чего нет больше ни в ком. За его тихой и покладистой натурой Мальва видит неизменную человечность. Ну кто еще принес бы ей смену белья и вот эти единственные белые туфли, чтобы она не ходила перед, учителями босиком? Мальва только сейчас, у ворот, вспомнила о своих постоликах и невольно огляделась кругом— нет ли поблизости разъяренного голландца.
Еще тогда, на рассвете, сторожа, расходясь из конюшни на свои посты, нашли во дворе кожаные лапотки, перевязали их бечевкой (все же обувь для жатвы!) и повесили на колышке у входа в правление, где вешают потерянные или забытые вещи. Хозяина не находилось, постолы совсем засохли на солнце, но однажды вечером их не стало. Это Журба снял их с колышка, осмотрел и кинул в «беду», он узнал их, поскольку сам когда то смастерил для Мальвы из ее старых сапог.
С тех пор они стоят под лавкой. В одном прячется мышь и все показывает из дырки носик, а Журбе кажется, что это мизинец. Смешной такой… Мальва носит тесную обувь, как все женщины до тридцати лет, так что у нее всегда мозоль на этом правом мизинце… Сейчас мышь там попискивает, это едва ли не единственный звук в нынешней ночи.
Что-то и воры в овин не являются, наелись нового хлеба, сыты, и мельница стала, не к чему прислушиваться, тревоги на душе никакой — все спокойно и в бурьяне, на который он никак не соберется выйти с косой, и в вишеннике, где воробьи доклевывают вишни, осталось только какое то щемящее ощущение покинутости, потому что рыжее «чучело» не нужно ни одной женщине на свете (так иногда приходится думать о себе, что поделаешь). Журба переворачивается с боку на бок, так же, как переворачивает снопы, плотнее укладывая их, один к одному, когда вершит ночью скирду, чтоб не замокла, чтоб не боялась ни ветров, ни дождей. А там Домирель (Журба так и не разглядел его как следует) стоит перед нею на коленях и что-то шепчет, шепчет… У него еще месяц каникул, чего доброго, повезет ее в свои Джерела, а он, Журба, когда то обещал Мальве свезти ее в свои Конские Раздоры, да так и не свез…
Уже сидя на «беде», Мальва запросто поцеловала Домиреля в голову и уехала.
А он стоял на дороге у ворот и никак не мог примириться с мыслью, что больше никогда не встретится с этой удивительной женщиной. Хотел закричать: «Я вернусь, вы слышите, Мальва, я вернусь!» Только зачем же кричать, когда она и так все услышала и сама обернулась. На рассвете он пошел на станцию Пили пы с твердым намерением никогда больше не возвращаться в Зеленые Млыны. Лелю Лельковичу он оставил такую записку (передав ее через Ярему): «Я ушел совсем. Школа, где не умеют молчать о человеческом горе, для меня перестает существовать. Сделайте заявку на ботаника. Я буду проситься в другую область. Домирель». Когда он садился в поезд, на перроне появился Лель Лелькович с велосипедом, растерянный, растрепанный. Но поезд стоит в Пилипах одну минуту…
…Через месяц Домирель вернулся из Джерел. Шкала уже была готова, вымыта, побелена, покрашена. Лель Лелькович водил его по классам, хвастался ремонтом, на который у него ушел весь этот месяц, в особенности он гордился свеженькой зеленой крышей. О такой крыше, и непременно зеленой, директор мечтал уже несколько лет. Он считал, что зеленая крыша придаст зданию особую торжественность, столь необходимую школе. Возможно, и так. В Джерелах церковь была под зеленой крышей, а вот теперь не стало ее, и впечатление такое, будто у Джерел отобрали что то.
А эту школьную крышу Домирель заметил, когда был еще далеко далеко в степи. После осмотра он сразу спросил о Мальве. Лель Лелькович с тех пор ни разу ее не видал: не до того было с этим ремонтом, жатвой и прочими директорскими хлопотами. Не встречал нн в клубе, ни в правлении, ни на уборке. Может быть, она и до сих пор в гипсе, ну а го, самое страшное — вообще фатум, от которого нет спасения. Однако что-то не слышно, чтобы к ней возили докторов. Журба, вероятно, и не знает о ее болезни, а предупредить, чтоб остерегался, неловко. И тут Домирель вспыхнул: «Не смейте этого делать! Достаточно того, что вы разболтали Пасовским. А все, что знает Пасовская, назавтра знает весь земной шар. Учтите, что Журба ее любит. И не один Журба…» «Понимаю… — Лель Лелькович покачал головой. — Все понимаю. Домирель влюбился. А я… еще день, и подал бы заявку на нового ботаника. Теперь эта проблема снимается… Я не знал, что у моего ботаника такая чудесная душа. Отпразднуем сегодня ваше возвращение. Я познакомлю вас с новой учительницей младших классов. Панна Инна. Инна Константиновна. Красота и добродетель. Вот в кого бы вам влюбиться! Если бы вы не придумали себе Мальву. Жалею, что я невольно содействовал этому».
«Нисколько! — сказал Домирель. — Это случилось значительно раньше, чем Мальва оказалась на вашей кровати».
«Кровать я заменил…» Домирель повернулся и только теперь заметил возле сторожки на куче мусора
