ежели решил молчать. Я так и думал, что он там. И Фа биану не проговорись. Слыхала? Фабиан, Фабиан, а стакнулся с ними через Шварца. Похоронное бюро взяло власть в свои руки. Кто, думаешь, послал меня к ним сегодня? Ну, кто?..
— Он?!
— Такая сволочь! Вон что выползло на Вавилон из козлиной шкуры. Заметила, то опасался. ходить с козлом, а теперь свободно разгуливает, как барип. Прямо царь вавилонский… Я б его и сам… но лучше пускай Ксан Ксапыч… Чужому легче брать грех на душу…
Наступил вечер, и после этой беседы под вербами собеседники принялись звать уток с пруда — каждый своих, — особенно старался Явтушок, хотя его утки добирались домой сами и, верно, давно уже, лопаясь от ряски, сонно переговаривались в хлеву. Чуть ли не каждый печер они приводят с собой приблуду, и Прися потихоньку режет ее на борщ, поскольку нет ничего вкуснее борща с чужой уткой, пока собственные набираются жира для знаменитого вавилонского жаркого, которое подают на осенних свадьбах. Заправленное мукой, красным перцем, лавровым листом и бесчисленным количеством других приправ, это жаркое на свадьбах прогоняет хмель, придает сил и бодрости, стоит лишь обмакнуть в него ломоть другой белого хлеба. Даже хваленой пекинской утке не сравниться с этим созданием вавилонянок, но для того, чтоб его приготовить, надо выдержать эту самую утку, в то время чак их поголовье в Вавилоне катастрофически уменьшается задолго до того, как настает свадебная пора, — борщи с чужой уткой любят не одни Голые. В конце концов все приходит к равновесию, каждый съедает столько уток, сколько выпустил в пруд утят, хотя каждому при этом сдается, что он выиграл одну две утки за счет соседа. Вавилон есть Вавилон, и тут уж ничего не поделаешь.
Шварц приехал давать указания старосте. К Фабиану прибежал Савка Чибис, сказал, что господин районный староста интересуется философом и хочет видеть его сию же минуту. Шварц знал Фабиана как лютого врага похоронного бюро и теперь называл его господином Хоробрым. Он начал издалека, дескать, настало время, когда Европой правят великие гробовщики, так что ему, пану Хороброму, самое время править Вавилоном… Хочется, чтобы здесь был свой человек.
— Берите Явтушка.
— Голого?! Никогда!
Прибежал Явтушок, открыл дверь и замер, увидев Фабиана. Сам то Явтушок был в соломенной шляпе, в вышитой рубахе, в диагоналевых галифе — только крас ный кант из них выпорол, — и в новехоньких кирзовых сапогах. Чем не староста?
— Рад приветствовать вас в Вавилоне!
— Знакомьтесь. — Шварц встал, опираясь на деревяшку, — Новый вавилонский староста, господин Хоробрый!
— Он у нас Фабиан, так что мне непривычно…
— Считай, что над Вавилоном теперь поставили моего козла. Это все равно — что я, что он.
— Поздравляю, господин Хоробрый!..
Фабиану и в голову не приходило править Вавилоном единолично. Он согласился на должность только для того, чтобы на это место не сел Явтушок, которого он со вчерашней ночи считал предателем, а тут еще увидел, как тот настроился править, какие чертики вспыхивают в его зеленовато желтых глазках. Еще будучи, в сущности, ничем, Явтушок жил уже другими представлениями о своей особе, которую мог бы считать и не столь уж бренной, стань он правителем Вавилона, «царем» или хотя бы «царьком». Верно, догадывался, бестия, что больше такой возможности в его жизни не представится — на этот раз история Вавилона словно бы повернулась к нему лицом, и если философ мог постичь ход его рассуждений, то выглядело это приблизительно так: «Власть надлежит брать везде, где ее можно взять, даже из рук этого австрийца на деревянной ноге. Шварц сядет в бричку и уедет, Вавилон забудет о нем в тот самый миг, когда последний вавилонский пес гавкнет вслед ему на околице, я же, Явтух Голый, обретя власть из его рук, останусь здесь, буду править Вавилоном как захочу, после всех невзгод хоть разок искупаюсь во власти, в том довольстве, какое она дает, а вернутся наши (во что Явтушок искренне верил), с ними то как-нибудь столкуемся. Весь его вид говорил: господин Шварц, я согласен. Когда люди захватывают власть или стремятся к ней, они мало думают о своем будущем. Вот и Явтушок сейчас не думал об этом нисколько, однако сам Шварц слишком высоко ставил этот народ, чтобы вручать его судьбу, пусть даже временно, в руки этого слишком ретивого Явтушка.
— Я должен сказат, гражданин Голый, что имею к вам лично недоверие. Я испытываль его еще в те времена, когда вы быль страховой агент.
— Разве я кому нибудь не выдал страховки?
— Нет, почему. Выдаль. Много выдаль.
— Только мне не выдавал, — сказал Фабиан улыбнувшись, хотя Явтушок воспринял это как укор.
— Но если бы не началась война, вам пришлось бы очутиться в тюрьме. За пожары. Незаконные пожары, — добавил Шварц, — Поэтому я питаю к вам личное недоверие, гражданин Голый.
— Спасибо и на том… — Явтушок вышел, чуть не сбив с ног Савку, подслушивавшего у дверей.
— Немцы пришли и уйдут, а мир останется. А пока человечество надо избавить от этого человека. Он может много навредить. Поверьте мне, товарищ Фабиан.
— Может, сукин сын. Это правда.
— Надо собирать народ, или я вручу вам власть над Вавилоном тихо?
— Лучше тихо. Скажите Савке, кто я для него, и этого совершенно достаточно.
— Савка! — позвал Шварц. Савка стоял у дверей, тоже волнуясь, как бы Вавилон не попал под власть Явтушка. Он открыл дверь, потирая синяк на лбу.
— Тут я…
— Вот ваш староста, пока не вернутся наши. Савка показал на козла.
— Он? — и засмеялся.
— Господин Фабиан. Или как вы его здесь называль?
— А они у нас оба Фабианы, — сказал Савка.
— Для немцев Фабиан очень хорошо.
— И для нас тоже, господин Шварц, — сказал Савка.
— Кажется, все. Я могу ехать? Желаль успеха! На козлах сидел тот самый кучер, который возил еще
Максима Теслю, а потом Клима Синицу. Савку он знал как облупленного, не раз ночевал с ним в сельсовете, на дубовой скамье, когда привозил сюда Теслю. Потом, когда привозил Синицу, они ночевали у Зингеров. От него Савка успел узнать, что Шварц — свой человек, что немцы назначили его силой, как австрийца, но он ненавидит немцев всей душой из за какого то Инкварта, который продал им Австрию. Что это за Инкварт, кучер не знал, но, вероятно, большой негодяй. Кучер поинтересовался, не появляется ли в Вавилоне Мальва Кожушная. За нее кучера вызывали в гестапо, по он ничего о ее подполье не знает. В гестапо уверены, что она где то здесь. Кучер просил Савку предупредить Мальву об этом, если она покажется в Вавилоне.
— Савка, нам надо расстрелять Явтушка, — сказал философ, когда они остались вдвоем — правитель н его подчиненный.
Савка расхохотался, поскольку имел некоторое представление о борьбе за власть.
— Я почувствовал в нем изменника… — продолжал Фабнан.
— Вы теперь больше изменник, чем он. Так что расстрелять надо вас, господин староста.
— Меня после. А его сейчас, Савка. Может, нынче же ночью…
— За что?
— За Ксан Ксаныча…
— Он???
— Он, аспид. Только как расстрелять? Кто это сделает? Может, ты, Савка? Как исполнитель вавилонской власти, то есть как представитель Советской власти. Именем республики…
— Из чего? Чем расстрелять?
— Вот тебе оружие. — Фабиан вытащил из за пазухи тронутый ржавчиной наган, провернул полный барабан патронов. Савка взял, прицелился в козла, тот вытаращил глаз и поглядел на хозяина: за что, мол? Савка еще раз осмотрел наган, взвесил его на руке и вернул философу.
