Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии

Все эти вопросы остаются без ответа.

По-видимому, Гумилев был абсолютно уверен, что В. Н. Таганцев его не выдаст. Даже когда в Петербурге уже открыто заговорили о том, что Таганцев 'сдает', и Гумилева прямо предупреждали об опасности и предлагали бежать, он не поверил этому: 'Благодарю вас, но бежать мне незачем'[123]. И, как это ни странно в контексте всего, что было выше сказано о роли В. Н. Таганцева в судьбе арестованных участников 'профессорской группы' ПБО, возможно, Гумилев в Таганцеве и не ошибался!

Как явствует из следственного заключения, 'дело гр. Гумилева Николая Степановича <…> возникло на основании показаний Таганцева от 6.8.1921 г.'[124]. В этот день, 6 августа 1921 года, Владимир Николаевич Таганцев действительно дал показания против Гумилева: 'Гражданин Гумилев утверждал курьеру финской контрразведки Герману, что он, Гумилев, связан с группой интеллигентов…' и т. д., — и копия протокола, на который ссылается заключение, действительно приложена к 'Делу № 214224'[125].

Но тогда получается, что В. Н. Таганцев начал 'сдавать' Гумилева уже после того, как Николай Степанович был арестован!

Ордер на арест поэта был выписан 3 августа 1921 года, однако в нем был указан адрес прописки, т. е. квартиры на Преображенской улице, 5/7. Прибыв по этому адресу, чекисты застали квартиру пустой и должны были потратить какое-то время на установление местонахождения Гумилева. Сам же арест состоялся глубокой ночью с 3 на 4 августа. Гумилев был арестован в своей комнате в Доме Искусств, препровожден в здание ПетроЧК на Гороховой улице, а затем — в камеру № 77 Петроградского дома предварительного заключения на Шпалерной, 25. Эта камера и стала его последним петроградским адресом.

То есть в тот момент, когда В. Н. Таганцев начал говорить о связях Гумилева с ПБО, поэт уже три дня находился под арестом! Но тогда остается неясным, на основании чего же был произведен сам арест! Документы, мотивирующие действия анонимных сотрудников ПетроЧК (подписей на бланке ордера № 1071 нет) в материалах 'Дела Гумилева', дошедших до наших дней, отсутствуют.

Но они были!

9 февраля 1968 года П. Н. Лукницкий, хлопотавший (безуспешно) о реабилитации Гумилева, имел встречу с заместителем Генерального прокурора М. П. Малеевым, о чем оставил краткую записку. В ходе беседы Лукницкий задал вопрос, не упоминаются ли в материалах 'Дела № 214224' имена В. А. Павлова или С. А. Колбасьева 'в числе тех, кто писал заявления на Н<иколая> С<тепановича>', и получил совершенно неожиданный ответ:

— Есть два заявления. Но имена — другие.

'Я не счел удобным спрашивать', — пишет Лукницкий[126] .

По-видимому после этого разговора два листа с доносами, ставшими основанием для решения об аресте поэта, были из 'Дела' просто изъяты…

И имена настоящих предателей Гумилева заслонила фигура несчастного Таганцева.

А между тем история с привлечением Гумилева к делу ПБО развивалась, как сейчас понятно, следующим образом.

Сведения о том, что великий поэт входит в число заговорщиков из 'профессорской группы' ПБО, Я. С. Агранов получил не от В. Н. Таганцева, а из каких-то иных источников, вероятно, в самом конце июля — начале августа 1921 года. По крайней мере, уже 2 августа чекисты начали 'отрабатывать' адреса и связи поэта[127]. Затем, в ночь с 3 на 4 августа, поэт был арестован и доставлен на Гороховую, а затем — на Шпалерную. В течение двух дней — 4 и 5 августа — шли обыски в квартире на Преображенской и в Доме Искусств, где были устроены засады[128], а параллельно — шла некая, не отраженная в имеющихся на настоящий момент в материалах 'Дела № 214224', 'работа' как с новым фигурантом, так и, очевидно, с двумя 'секретными сотрудниками', стараниями которых данный фигурант и был уличен в контрреволюционной деятельности. И лишь 6 августа Агранов выложил всю добытую информацию Таганцеву, уличив его в нарушении взятого им обязательства 'не утаивать ничего'. Возможности для этого у него были самые широкие — вплоть до угрозы пытать жену и детей Таганцева прямо у него на глазах (по Петрограду ходили и такие слухи). По-видимому Владимир Николаевич был прижат к стенке — и начал давать показания, которые и стали основанием для дошедшего до нас варианта 'Дела Гумилева'.

Бог ему судья!

В отличие от В. Н. Таганцева, Гумилев в ходе всех допросов просто не назвал никаких реальных имен, кроме имен покойного Ю. П. Германа, самого Таганцева (с протоколом допроса которого, несомненно, был ознакомлен) и находящегося вне пределов досягаемости Б. Н. Башкирова- Верина. Даже Шведов (о судьбе которого Гумилев мог не знать) упоминается им только под псевдонимом (Вячеславский), настоящую же фамилию Гумилев явно 'отводит', как незнакомую. На допросе 18 августа, говоря о тех, кого он обещал возглавить в случае восстания в Петрограде, Гумилев упомянул 'кучку прохожих' и анонимных 'бывших офицеров'[129]. На допросе 20-го он особо уточнил, что, говоря с Вячеславским 'о группе лиц, могущих принять участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто человек десять встречных знакомых, из числа бывших офицеров, способных в свою очередь соорганизовать и повести за собой добровольцев <…> Фамилий лиц я назвать не могу; потому что не имел в виду никого в отдельности, а просто думал встретить в нужный момент подходящих по убеждению мужественных и решительных людей' [130]. И, наконец, на последнем, предсмертном допросе 23 августа 1921 года, когда, возможно, ему было предложено, говоря словами B. C. Высоцкого, 'или-или', Гумилев заявил: 'Никаких фамилий, могущих принести какую-нибудь пользу организации Таганцева путем установления между ними связей, я не знаю и потому назвать не могу'[131].

Поэтому-то о его деятельности в качестве 'руководителя пятерки' (или — 'восьмерки', по утверждению Одоевцевой), если таковая имела место, мы и не можем сказать ничего определенно достоверного. Ни в 'Деле Гумилева', ни в расстрельном заключении ни о чем подобном речи нет. Г. В. Иванов писал, что после ареста поэта некоторые его знакомые, которых он считал (впрочем, не имея о том никаких конкретных сведений) участниками 'гумилевской пятерки', 'были очень напуганы'. 'Но испуг их был напрасным, — заключает Иванов. — Никто из них не был арестован, все благополучно здравствуют: имена их были известны только ему одному…' [132].

XII

Мы сознательно стремились представить все возможные факты 'конспиративной деятельности' Гумилева в 1920–1921 годах — и те, которые подтверждаются документально, и даже те, которые являются результатом гипотетической реконструкции, имеющей хоть какую-нибудь документальную основу Как нам кажется, основываясь на ныне известном круге источников, никакой другой информации, если не прибегать к совсем уж произвольным, фантастическим домыслам, к сказанному добавить нельзя.

Поэтому можно сделать вывод, что Гумилев, во-первых, действительно участвовал в реально имевшей место в Петрограде 1920–1921 годов антибольшевистской подпольной организации, именуемой ныне 'таганцевским заговором'.

Во-вторых, очевидно, что статус Гумилева в антибольшевистском сопротивлении 1920–1921 годов был объективно весьма скромным (это, с большой долей вероятности, можно отнести и ко всем участникам т. н. 'профессорской группы' ПБО). Его конкретные действия в рамках общей деятельности организации (по крайней мере те действия, которые ныне доказуемы) носили