приготовиться! Наденьте наручники.
Я приготовился услышать звяканье металла, живо представив себе наручники, настолько живо, что даже во рту появился металлический привкус, и я машинально глотнул. Но вместо звона наручников наступила тишина. Так продолжалось несколько секунд, а затем она сменилась другой тишиной – и тут же стало понятно, что первая тишина все-таки была наполнена шорохами, поскрипываниями, потаенными вздохами маленьких механизмов. Вторая же тишина была абсолютной. Неожиданно воздух прорезал резкий щелчок, и я от неожиданности вздрогнул, но оказалось, что это просто сработал «стоп» магнитофона – кончилась кассета. После этого настала тишина гораздо более абсолютная, но я уже не стал размышлять, в чем ее новое отличие. Я не стал сразу переворачивать кассету, вместо этого встал и налил в стакан воды из-под крана – противной, хлорированной весенней воды. Почему-то очень хотелось пить. В комнате заметно посвежело, но ощущалась духота. Я вернулся к столу, перевернул кассету и снова включил запись.
– Что это? – это был несомненно голос того преступника, только сейчас он был как будто усталый, немного заторможенный.
– Это датчики аппаратуры. Вообще прекратите задавать вопросы, Степцов. Уверяю вас, это будет легче для вас самого.
Я ухмыльнулся, услышав выражение «для вас самого». Все-таки до чего же глубоко въелась в простой народ, засела в подкорке эта поразительная речевая безграмотность.
– Все готово. Вы хорошо слышите мой голос?
– Да.
– Как вы себя чувствуете?
– Хорошо.
– Подробнее!
– Немного жмут ремешки на голове.
– Это ерунда. Смотрите перед собой – сейчас на стол выпадет листок бумаги, медленно прочтете, что там написано. Вы готовы?
– Да. Вот он. Отсюда – слой один?
– Стоп!!! Молчать!!! – заорал голос, и от силы этого крика звук перегнулся за край невидимого микрофона и завалился куда-то вбок. Через мгновение он выправился. – Я же сказал – читать про себя, молча! Еще раз – медленно про себя. Затем второй раз – вслух – медленно, громко и внятно, для контроля. Контролирует компьютер, его обмануть нельзя. Затем переверните листок текстом вниз и доложите. После этого в комнату войдут ассистенты и уберут его, затем начнем с вами работать. Еще раз предупреждаю: если вы без моей команды процитируете хоть кусочек текста – я вас тут же расстреляю на месте. Вы подозрительно косились на дырки в кресле, помните? Вот это был один из ваших предшественников. Все понятно? Действуйте!
Голос исчез, и наступила снова глуховатая тишина, разрываемая тиканьем метронома. Прошло довольно много времени, прежде чем запись возобновилась.
– Как вы себя чувствуете?
– Хорошо.
– Какие у вас были мысли при прочтении текста?
– Никаких.
– Подробнее!
– Я не знаю. Я ничего не понял, можно я еще раз прочту, не делайте со мной ничего!
– Отставить. Не кричите.
– Я волнуюсь.
– Почему вы волнуетесь? Вас что-то взволновало в тексте?
– Нет.
– Тогда почему? Вы чувствуете какую-то угрозу?
– Н-нет… Напряженность какую-то. Как во время грозы, становится трудно дышать.
– Трудно дышать? – голос оживился. – Подробнее!
– Не знаю, просто какой-то комок в горле. Нет, не комок, просто от волнения хочется глубоко вдохнуть. – На пленке послышался шумный глубокий вдох.
– Вы вдохнули, вам лучше?
– Да. Скоро придется снова вдохнуть.
– Почему придется?
– Не знаю. Я не знаю, что вы со мной сделали.
– Не кричите. Или вам еще успокоительного?
– Не надо.
– Итак, что же с вами сделали?
– Не знаю, как сказать.
– Так и скажите. Быстрее!
– До этого я всю жизнь дышал сам, а теперь приходится делать вдох самому.
– Поясните – что значит «сам» и «самому»?
– Я не знаю! Я думал, что вы шутите про текст, пока сам не почувствовал! Что теперь делать? Что со мной будет??
– Ничего не делать, ждать. Все почему-то поначалу думают, что мы шутим. Вы верующий, Степцов?
– Да! Мне не хватает воздуха! Я…
– Что-то у вас быстро все пошло. Молитесь, Степцов, просто молитесь – что я вам могу еще сказать. И не ерзайте – вы сбиваете аппаратуру.
Эти крики явно действовали мне на нервы – я выключил кассетник. Действительно, в очень неприятную историю я влип, лучше бы мне этого всего не знать. Хорошо хоть в диссертации написано, что текст не может храниться в печатном виде – вдруг бы какому-то ослу пришло в голову вложить листок с ним в диссертацию? Там вроде были в конце какие-то странные графики… Я глотнул, и мне стало не по себе от этой мысли. Нет, ну их к черту, этих военных и их темные дела, надо держаться от этого всего подальше. Меньше знаешь – крепче спишь. Сжечь и закопать, как велел Егор.
Я еще раз зевнул – надо проветрить и ложиться спать. Завтра тащиться в этот лес. Легко сказать – пропусти школу. Я человек обязательный, не могу так поступать. Съезжу с утра перед школой. Должен успеть. Я еще раз зевнул – надо проветрить и ложиться спать. Хотя бы на пару часов. За окном светает, уже почти утро, надо проветрить.
МЕРТВЫЕ ПАШНИ
– Может, их там прибили? – шепнул Димка Юреев и заерзал на своей скрипучей койке, будто едомый клопами. Он был страшно напуган – это чувствовали все, и всех это раздражало.
– Говорил же – не надо туда ходить! – истерически запричитал Димка. – Вот всем вам говорил! Нет, не послушали! Пускай идут, блин! На разведку, блин! Ну и где они, ваши разведчики? Прибили их, точно говорю! Что делать теперь будем?!
– А ничего! – зло откликнулся из темноты Миха Приемышев. – Спать будем. Эй, Вольдемар, ты спишь?
– Уснешь тут с вами, – хмуро отозвался Вовка Демин. – И хватит меня Вольдемаром обзывать. У меня имя нормальное есть.
– Ты, Вольдемар, не ерепенься. Ты, Вольдемар, скажи лучше, сколько сейчас времени.
Все притихли, ожидая ответа. Но обиженный Вовка таился и молчал.
– Сколько времени, Володь? – спросил Иван Панин, приподнявшись на локте и таращась в непроглядную, густую, словно мазут, темноту…
Была ночь – тяжелая, тихая, темная – жуткая. Здесь все ночи были такие. Ни тебе фонарей, ни машин. Еще двенадцати нет – а уж ни единого просвета, ни малейшего проблеска в округе. Приспичит ночью по нужде, выйдешь с остекленной веранды на крыльцо, встанешь нерешительно у перилец – до сортира бежать по тропинке метров двадцать: справа крапива в человеческий рост, слева кусты одичавшей сирени
