глазами.
Склонив голову набок, Рональд разглядывал ее мальчишескую фигурку.
— Да, она была совсем другой, — согласилась Милли с его не высказанным вслух комментарием. — Я больше похожа на отца, еще одного тощего воробышка.
Он фыркнул от смеха.
— Так кем же был твой худощавый отец? Одним из поклонников матери, и только?
— Вовсе нет. Он органист, и в своей области знаменит не меньше, чем она. Но моя мать именно блистала, — пояснила Милли, не сознавая, что в ее словах звучит легкий оттенок грусти. — Ты бы понравился ей.
— Спасибо, — с иронией ответил Рональд. — Пожалуйста, передай мне оливки. — Он взял из ее рук баночку и продолжил расспросы:
— А потом появился столь же блистательный отчим? У него определенно живое воображение. По крайней мере, если судить по отделке комнаты.
Милли вспомнила, как Рональд разглядывал херувимов на фоне бледно-голубого райского неба, изображенных на потолке спальни Пита, и рассмеялась. От этого она вдруг почувствовала себя лучше.
— Он был значительно старше мамы и тоже знаменит. Она была просто ослеплена… на какое-то время.
— А затем? — подсказал Рональд.
— А затем ей захотелось развлечься — ходить на танцевальные вечера, видеть молодых мужчин у своих ног, забыть, что у нее есть дочь-подросток…
— Мне это знакомо, — сказал Рональд. — Так что же все-таки случилось с ней? Она сбежала от Пита?
Милли криво улыбнулась.
— В конце концов — да.
— Ты переживала?
— Не совсем так. Ведь это было облегчением, потому что мы все наконец-то определились. Я никогда не держала на нее зла. Она умерла от какой-то разновидности гриппа, даже не позволив своему другу вызвать врача.
Рональд сделал движение, как будто хотел накрыть ее руку своей, но затем остановился. Его густые, хорошо очерченные брови сдвинулись. Он посмотрел себе на руку, словно она была ему чужой, и что-то пробормотал себе под нос. Милли не разобрала, что именно, но ей показалось, что он сердится.
— Расскажи мне что-нибудь еще про своего отца, — попросил Рональд после минутного молчания. — Ему тоже хотелось танцевать ночи напролет, забыв о том, что у него есть дочь?
— Боже мой, конечно же нет! Он никогда не позволяет своим подругам вставать между ним и его музыкой, а порой вообще не замечает их присутствия. По крайней мере, до тех пор, пока они не уходят, а он не остается без чистых рубашек.
Рональд покачал головой.
— А я-то считал тебя избалованной принцессой. Как же можно так ошибаться! Похоже, тебя окружает сборище каких-то чудовищ.
Милли повела плечами.
— Нет, они не чудовища, а просто очень талантливы, поэтому нужно даже потакать их слабостям. Такие люди очень много отдают окружающим, и от этого порой опустошаются сами.
— Ты, должно быть, шутишь… — Их глаза встретились, и Рональд с облегчением вздохнул. — Тебе почти удалось обмануть меня — я подумал, что ты действительно так считаешь.
— Таковы принципы, руководствуясь которыми меня воспитали, — просто сказала Милли.
Он пристально смотрел на нее, и его глаза сузились.
— Ты ведь не веришь в это, — тихим голосом поставил он свой диагноз.
— Во всяком случае, не хочу верить. Я не желаю быть рабыней какого-нибудь эгоиста только потому, что он божественно поет, и никогда не стала бы сама терроризировать других.
Хотя ее голос звучал вполне спокойно, Рональд явно понял всю глубину ее переживаний.
— Понятно, — прищурив глаза, произнес он. — Еще одна разгаданная загадка.
— Какая загадка? — резко спросила она. Он ответил лениво, но с едва слышными стальными нотками в голосе:
— Ты боишься даже подумать о том, что, возможно, у тебя тоже есть талант.
Милли была потрясена до глубины души.
— Никто никогда не говорил мне ничего подобного, — наконец проговорила она.
Рональд, казалось, не заметил ее потрясения.
— И даже твой гуру?
Глава 7
Милли вспомнила последние замечания Шона в ее адрес, на ее лице появилась мрачная усмешка.
— Конечно же, нет. — И она добавила, старательно подбирая слова:
— Он абсолютно уверен в том, что если у меня и были какие-то способности, то все это уже в прошлом. По его мнению, я деградирую.
— Да? — Рональд взял ломтик хлеба и аккуратно положил на него кружок приправленной чесноком колбасы. Его карие глаза проницательно смотрели на нее. — А ты сама как считаешь?
Милли закусила губу.
— Довольно трудно объективно оценить собственные способности. Всегда надеешься, что…
Она замолчала, поняв, что ее слова звучат так, словно она оправдывается.
— Значит, ты считаешь себя талантливее, чем он думает, — как бы размышляя вслух, сказал Рональд.
— Я этого не говорила!
— Тебе и не надо было. — Он улыбнулся. — Думаю, ты еще не призналась в этом даже самой себе. Но если бы ты была согласна с мнением маэстро О'Флаэрти, то не стала бы говорить, что человеку трудно объективно оценить свою работу. Не так ли?
Милли задумчиво провела рукой по волосам. Она видела, каким взглядом Рональд проследил этот ее жест. В выражении его лица было что-то напряженное. Ей стало неловко, и ее руки тяжело упали на колени. Она ждала, что и как он скажет, но, когда он заговорил, голос его звучал достаточно обыденно.
— А что говорят другие?
— А что они могут сказать? — Она вздохнула. — Все они друзья семьи. Мой отчим состоит в правлении директоров колледжа, преподаватель жил вместе с ним в Кембридже, ведущий музыкальный критик — один из приятелей моей покойной матери… Так что сторонних наблюдателей просто нет. Кроме… — Она сглотнула. — Кроме Шона О'Флаэрти.
Они надолго замолчали, а затем Рональд сказал:
— Ты слишком боишься пристрастных оценок.
— Что ты имеешь в виду?
— Любой, кто находит у тебя способности, сразу сбрасывается со счетов, а мнение того, кто считает тебя бездарной, ты считаешь правильным.
— Это не так!.. — начала было протестовать Милли, но Рональд перебил ее.
— Именно так. Ты только что сама сказала об этом.
— Ты исказил мои слова! Ты ничего не понимаешь! — взволнованно сказала Милли. — У меня были самые лучшие учителя и огромные возможности… как у тебя в твоем первом фильме. Только ты воспользовался ими, а я просто сидела и наблюдала за тем, как они проплывают мимо меня.
— Это твоя собственная версия событий? — поинтересовался Рональд, — или доктора О'Флаэрти?
— Моя. — Милли снова вздохнула и рассмеялась. От ее злости не осталось и следа, но смех прозвучал слегка печально. — Моя мать обычно говорила, что я слишком равнодушна, чтобы всерьез заниматься чем-либо.
— Ты не производишь впечатления девушки, которой все безразлично, — сухо заметил Рональд.
— Ты ведь не слышал, как я играю. Карие глаза цепко поймали ее взгляд.
