— За что?! — вещательным голосом вопросил Витек, обращаясь к вагонному потолку, — за что ты караешь меня руками друга?!
— Утром встречался со святым Стефанием? — по знакомым интонациям определил Сеймур.
— А не осталось теперь у меня никого, кроме святого Стефания. Я, Сеймур, ведь только на тебя и рассчитывал. Это ты мне обещал, «выберемся отсюда и тогда посчитаемся с ними», — голосом Сеймура сказал Витек. — Я тебе верил, а ты на моих глазах только что сбежал в кусты. Вот так вот!
Сеймур не смог сдержать улыбку, глядя, как, сидя на нарах, Витек изображает его бегство в кусты.
— Ладно. Из кустов ты меня только что выманил, и я туда не вернусь.
— Нервишки у меня — одни лохмотья, я ведь могу и с ума сойти! — серьезным тоном сказал Витек. — Имей в виду, это не шутки. В последние годы я испытал несколько серьезных потрясений. Ты знаешь, за что меня исключили из института? Так вот, формально меня исключили за аморальное поведение. Эта подлая лживая формулировка занесена в мое личное дело. А на самом деле они цинично растоптали чистую любовь двух людей. Один из них я, готовый ради нашей любви, не задумываясь, отдать жизнь, и она — самая красивая женщина на свете по имени Евгения Максимовна.
— Я правильно понял? — спросил несколько сбитый с толку Сеймур. — Только что любимую женщину ты назвал по имени и отчеству?
— Это так, по привычке, — смутился Виктор. — Дело в том, что Женя — преподавательница биологии. Я полюбил ее с первого взгляда. И не один я, ею восхищались все студенты нашего института. Мне не могли этого простить, и не простили. Я и она. Студент и преподавательница. Весь месяц ректор и партком занимались нашим аморальным поведением.
— Ты неправильно себя повел, — сказал Сеймур. — Такие вещи надо держать в секрете от коллектива. Например, я на втором курсе месяца полтора встречался с преподавательницей политэкономии. До сих пор храню в душе это воспоминание под номером пять по степени приятности. Если всем не рассказывать, ничего аморального в этом нет.
— Мы говорим о разных вещах, — объяснил Виктор. — Пойми, у тебя с ней был краткосрочный роман, назовем это приятной легкой связью. А я полюбил беззаветно и навсегда. Речь идет о первой и последней любви.
— А она?
— Она меня очень любила. Пойми, все происходило на грани жизни и смерти!
— Ты что-то недоговариваешь или я ничего не понимаю, — признался Сеймур. — Ты любил ее, она любила тебя, что ж в этом аморального?
— У нее муж страшный негодяй, — преодолев внутреннее сопротивление, сообщил Виктор.
— Ага, значит, был и муж… Наверно, ему не нравилось, что у жены появился юный возлюбленный, который моложе ее всего на…
— На семь лет, — сказал Виктор. — Зря я тебе рассказал.
— Не зря. Ты облегчил душу, а это немало.
— Ее муж — заведующий кафедрой психиатрии. После того как он застал нас у себя дома, он устроил ей бурный скандал, причем только ей, как будто я пустое место, затем пошел к ректору и потребовал моего исключения.
— Значит, этот склочник побежал жаловаться ректору?
— Тут же. Они давние друзья-приятели, вместе учились.
— И он, конечно, встал на его сторону. А она ушла от мужа?
— Нет, до сих пор мучается с ним. Вдобавок ей дали выговор по партийной линии.
— Бедняжка. Ты прав, этот муж действительно мерзкий тип! На его месте интеллигентный приличный человек сразу развелся бы с женой, чтобы ты мог на ней жениться, оставил вам квартиру, а тебе создал бы на своей кафедре условия для работы над кандидатской диссертацией. И вместе с тобой встречал каждый Новый год.
— Ты все-таки циник, ничего святого. Наговорил кучу гадостей. И нечего подмигивать, — сердито сказал Виктор. Вид у него был обиженный, но на последних словах он не удержался и хмыкнул.
Поезд шел медленно. Дважды в день в дверь снаружи стучались, охранники изнутри отпирали замок и, откатив дверь, забирали у солдат коробки с продовольствием и котел с горячей водой. Рацион был похож на лагерный, только вместо сала здесь выдавали маргарин и вместе с двумя кусочками сахара в каждую ладонь высыпали чайную ложку чая. Что ели конвоиры, остальные пассажиры не знали. После еды обитатели вагона замолкали, они наслаждались музыкой. Один из конвоиров по имени Максимилиан играл на большой, размером сантиметров двадцать пять, губной гармошке с клавиатурой и меняющим регистр рычажком сбоку. Играл замечательно, закрыв от удовольствия глаза. Принимал он и заказы трех боевых соратников конвоиров. Прежде чем приступить к исполнению, он каждый раз с очень серьезным видом, уточнив заказ, настраивал инструмент и начинал в очередной раз играть какую-нибудь уже всем знакомую мелодию вроде «Роземунды», «Брызги шампанского» или «Дождь идет». Заключенные наслаждались и в паузах награждали артиста дружными аплодисментами.
Взрыв оглушил всех, судя по тому, как подпрыгнувший вагон отшвырнуло в сторону, бомба попала в поезд. За первой бомбой последовали другие. Самолетов из-за взрывов слышно не было. Взрывы прекратились так же внезапно, как начались. Конвоиры, поднявшись с пола, побежали к двери. Поезд стоял на полустанке, окруженном лесом. Стреляли со всех сторон. Солдаты обороняли поезд от неизвестных людей, вооруженных автоматами. Конвоиры пытались отогнать заключенных в глубь вагона. Стоящий у выхода Максимилиан обернулся и поверх голов выпустил автоматную очередь, отчего передняя шеренга в панике опрокинулась. Несколько человек упали под ноги напирающим сзади. В следующее мгновение те, кто пытался остановить заключенных, были выдавлены людской массой из вагона. Конвоиры в военной форме были убиты прицельным огнем, как только оказались на земле.
— Максимилиана застрелили, музыканта? Видел? — сказал Витек, пробегая мимо лежащего ничком конвоира. Из отворота его мундира выглядывала губная гармошка.
— Дохлого фашиста видел с гармошкой и автоматом.
— Фи! Грубиян! — переведя дыхание, восхищенным тоном возмутился Витек. — Ничего святого!
Недавние попутчики, прижавшись спинами к вагону, смотрели им вслед.
— Ты видел? Чего-то ждут? — забежав за полуразрушенную будку, удивился Виктор.
— Вернемся, спросим? — не останавливаясь, предложил Сеймур.
— Береги дыхание. Беги!
Они бежали долго. Звуки перестрелки до них уже не доносились, но они не останавливались. И только вконец обессилев, упали на пожелтевшую осеннюю траву.
— Пошли дальше, здесь оставаться нельзя, — отдышавшись сказал Сеймур. — Пошли!
— Куда?
— Лишь бы подальше от проклятого вагона. Нас будут искать.
— Я заметил, что из двадцати вагонов поезда лишь наш был товарным. Похоже, это был воинский состав. Интересно, как это нашим бомбардировщикам удалось добраться в такую даль.
— Ты думаешь наши? — спросил Сеймур.
— Конечно. А кто еще?
День был пасмурный, им скоро стало холодно. Даже им, привыкшим голодать, очень хотелось есть. Теперь они не бежали, но шли не останавливаясь. Витек как всегда говорил без умолку.
— Тебе есть хочется?
— Еще как, только думать об этом не хочется.
— А думать надо. Представь себе: нам удалось сбежать, нас еще не убили, а теперь мы идем по лесу. Представил? И вдруг в дополнение к этому еще одно чудо, нам навстречу выходит опоссум, и мы на прутьях жарим из него вкуснейший шашлык, — размечтался Виктор. — Ты меня слышишь?
— По-моему, во Франции опоссумы не водятся, — сказал Сеймур.
— Не веришь ты в чудеса, — вздохнул Витек. — Ну и что? Теперь здесь и фашисты водятся, а раньше не было… Ладно, обойдемся без опоссума. Зато наверняка кролики водятся. Хочу шашлык из кролика.
— Кролика придется зарезать. Сумеешь?
— И не надейся. Ни разу в жизни ради еды я не убил ни одного млекопитающего. Это мой жизненный
