протезы. Пошевелиться – проблема. И голова тупая-тупая…
Наверное, тоже протез. Притом дефектный: с головокружением и мигренью.
– Гена, с тобой все олл райт? Как ты себя чувствуешь?
Это был Ерема Шеклтон. А с ним и вся наша гоп-команда: Кацуки, Чаттопадхъяйя, Коган…
Обрадовался я лишь на один миг. А потом, припомнив все, что со мной было, впал в такое отчаяние, что хоть вой, хоть стреляйся.
– Все в порядке, Гена. Все теперь будет хорошо…
Хорошо?.. Они что, издеваются надо мною?
Вряд ли. Жалеют, наверное. Не понимают, что это для меня еще хуже.
– Где я?
– В Альпах, Гена. Уютный домик в долине. Да ты уже бывал в нем…
Что-то не припоминаю. Когда? Зачем? А, ну да, верно. Бывал. Беседовал с гейдельбергским человеком, как бишь его… Стар Трек? Ван Стар? Нет, ван Трек, точно.
– Ван Трек тоже здесь?
– Никого тут нет, одни мы, Гена, – заворковал Моисей Соломонович. – Был доктор, сделал вам укол и уехал. Сказал, что с вами таки все будет в ажуре…
– А почему я здесь? Меня укололи, я заснул…
– Вас собирались тайно вывезти в Италию на военную базу США. Мы таки очень даже не собирались смотреть на это сложа руки.
– Пришлось привлечь э-э… платных статистов, – неизвестно над чем засмеялся Шеклтон.
Им всем было весело. Одному мне было гадко, потому что я все вспомнил. Ужас. Позор. И тоска такая, что самые необходимые предметы – веревка, мыло и табурет.
– Моисей Соломонович, – сказал я, отведя взгляд, чтобы никого не видеть. – Ребята… Я им все сказал…
– Об чем? Об Антарктиде?
– Да.
– И о секретном геофизическом оружии?
– Да. – Я с трудом сдерживался, чтобы не зарыдать в голос.
Все замолчали, а Коган сразу засуетился, захлопотал вокруг меня, дружески похлопывая по плечу ладошкой и приговаривая:
– Вы себе успокойтесь, успокойтесь, Гена. Мы все знаем. Все хорошо, все так и должно быть…
– Как еще – так?
– Разве мы похожи на идиотов? Разве мы не понимаем, что такое форсированные методы допроса? – Когана аж передернуло. – Разве ничего не слыхали о «наркотиках правды»? Вы себе зря волнуетесь, Гена. Мы знали, что из вас таки вытрясут все, что им надо. А вы не знали и знать не могли, что они заставляют вас говорить то, что НАМ надо…
Факт остается фактом: мой протез головы соображал настолько плохо, что я еще долго не мог понять, как меня подставили. Потом заподозрил, но не поверил. Мне не довелось служить ни в разведке, ни в тайной полиции, и, наверное, я к тому же плохой политик, ибо оказался не готов поверить, что цель ВСЕГДА оправдывает средства.
– Вы помните человека, с которым я вас знакомил у себя в номере? – поинтересовался Моисей Соломонович.
– Да.
– Так и вспомните, какую вы с ним вели беседу.
– Это когда вы вышли?
– Вот именно.
Я попытался.
– Не помню. Какая-то болтовня шла несущественная…
– Очень даже себе существенная. Борис Гершевич – один из лучших гипнотизеров в мире. Между прочим, его содействие и его лояльность таки обошлись нам в изрядную сумму. Гена, мне очень неприятно говорить вам об этом, но Борис Гершевич незаметно для вас внушил вам полное доверие к моим словам о геофизическом оружии, которого у нас никогда не было и нет…
– Что, совсем нет? – тупо спросил я.
– Я вас умоляю, откуда ему взяться? Но ведь Антарктида таки прыгнула! Возможно, мы когда-нибудь узнаем почему, но согласитесь, не сыграть на этом прямо сейчас было бы полным идиотизмом…
И тут я все понял и во все поверил.
Не стану описывать то, что со мной творилось. Да и что могло твориться хорошего? Обида и ярость – не те эмоции, что доводят до добра. Скажу одно: хорошо, что я в тот момент еще слабо владел своим телом. Кое-кому могло бы не поздоровиться.
А потом я их всех выгнал из комнаты (это оказалась спальня) и зарыдал в подушку.
